Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 186
Не лучше оценены и письма. Послания Шанваллону — «высокая метафизика и чистой воды Феб, почти непонятный и из самых несуразных». Соглашаясь с суждением Базена, Сент-Бёв пишет: «И правда, можно подумать, читая эти письма, что Маргарита любила не сердцем, а скорей головой и воображением». Но дальнейшее принадлежит уже ему: также можно подумать, «что, по-настоящему чувствуя только физическую любовь, она тем более считала себя обязанной изощрять слог и петраркизировать речь — она, поведение которой было столь рассудочным». Письма Маргариты герцогине д'Юзес не цитируются, как и все, адресованные политическим деятелям того времени. Что касается переписки с Генрихом IV, она упоминается, только чтобы сделать вывод: «Если поведение обоих царственных супругов как в отношении друг друга, так и в отношении публики во всем оставляет желать лучшего, то их переписка, признаем, была корреспонденцией достойных людей»[793] — иными словами: особого интереса не представляет.
Главная мысль этих замечаний очевидна: женщина, которая пишет, — это по-прежнему, как пятьдесят лет назад для Сильвена Марешаля, «маленькое моральное и литературное уродство». Однако они пишут, и с этой несообразностью приходится смиряться! В таком случае многое понятно: сочинение женщины допустимо только при условии, что там нет ни мысли, ни рассуждения, ни культуры и что автор говорит о них как можно меньше[794]. Маргарите следовало бы довольствоваться «физической» любовью, вместо того чтобы «петраркизировать», — тогда бы она была в своей стихии. Что касается мужчин, не разделяющих этого мнения, они безумны в буквальном смысле слова, и, возможно, как раз по их вине женщины пишут, вместо того чтобы помалкивать: ведь королева написала свои «Мемуары» в ответ на «Рассуждение» Брантома, «похвалу, которую поистине можно назвать бредовой»[795].
В середине века женщины очень интересовали и еще одного мужчину — Мишле. В его «Истории Франции» вышло уже пять томов, когда он приступил к описанию эпохи Жанны д'Арк и на основе ее образа построил теорию распределения половых ролей в истории. Орлеанская дева — первый положительный персонаж женского пола в нашем прошлом, поскольку остальные были только фуриями, злыми мачехами и отравительницами; она была Девой, спасшей Францию, ведь Природа не сделала ее Женщиной, так и не отдав под ужасную власть Матки и Крови. Это рассуждение Мишле продолжил в следующие годы, а именно в книге «Женщины Революции» (1854), написанной по горячим следам событий 1848 г. У мужчин и женщин, — заявил в конечном счете историк, — разное социальное предназначение: первым принадлежит публичная сфера, вторым — домашняя. Женщины — настоящие, те, что каждый месяц подпадают под власть Матки, — одно время были полезны для Истории: носительницы хаоса «по своей природе», они заставили Францию «разрешиться» Республикой; но теперь они должны покинуть политическую сцену и реализовать себя в выполнении единственной миссии, какую вверяет им нация: производить на свет и растить детей.
Когда Мишле в 1855 г. вернулся к своей «Истории Франции», к эпохе Возрождения, эта идеология уже стала сильно сказываться на его текстах. Он не оказывал снисхождения ни к одной женщине. Луиза Савойская имела «огромный чувственный и мясистый нос Франциска I, должным образом упитанный, полнокровный нос, какими наделены сильные и низкие натуры, имеющие страстный темперамент, часто безнравственные и болезненные». Маргарита Наваррская, ее дочь, играла некоторую политическую роль рядом с братом, но «совершенно понятно, что она действовала инстинктивно, не видя последствий своих поступков и не отдавая себе в них отчета, веря лишь в то, что идет верной религиозной стезей, заслуживая Божью помощь»; кстати, она была любовницей брата. И вот после смерти Карла IX в 1574 г. бразды правления перехватила Екатерина: «Старуха, наследовавшая ему (при мужчине-женщине Генрихе III), исчерпала все стадии позора». Что касается вдохновительницы пропаганды Гизов, герцогини де Монпансье, это была «фурия Лиги»: в самый разгар восстания «она сбросила платья и юбки и облачилась в покаянное рубище, причем оно даже не закрывало грудь, прикрытую одними кружевами. Народ ломился посмотреть на нее. Ни толпа, ни давка не смутили героиню. Она создала новую моду»
