Первый — это обилие деталей, которыми историк уснастил рассказ о тайной ночной встрече, притом, что сам он там явно не присутствовал и очень маловероятно, чтобы ему рассказали о ней. В самом деле, де Ту не был близко знаком ни с одним из главных действующих лиц. Он принадлежал к другому общественному классу, к моменту убийства он вернулся из Италии после долгого пребывания там (он сам пишет об этом в «Мемуарах») и приступал тогда к ученым занятиям в одиночестве, которые займут у него много времени[642]. Ясно, что здесь он свободно фантазирует на тему скрытых намерений «знатной принцессы», какими видит их он. Отметим, однако, что это обвинение не выходит за определенные пределы: слово caressant (ласковый) в XVI в. обычно относилось к словесным ласкам, особо любезному обхождению с целью убедить собеседника. Умение Маргариты обольщать, в представлении де Ту, целиком объяснялось ее хитростью и умом, пусть даже оба эти качества и связаны здесь с легендарным женским двуличием.
Вторая примечательная черта этой реконструкции — неизменное неодобрение, с каким магистрат относится к участию женщин в политической игре. Еще наглядней это видно в другом отрывке, посвященном Маргарите, когда историк говорит о ее поездке во Фландрию. Ее болезнь, — объясняет он, — была предлогом, чтобы не ехать к мужу в Наварру. Отпускать ее ни в коем случае не следовало бы, по его мнению, «но так как она всегда воспитывалась при дворе, где королева ее мать давала ей много свободы», она сделала то, что собиралась. Встретившись с доном Хуаном, она составила с ним заговор, чтобы угодить Гизам, а потом ее использовали как ветреницу, поскольку она была ветреницей. «Так что, — заключает он, — вся цель этой принцессы состояла в том, чтобы снова разжечь в королевстве смуты и тем самым получить благовидный повод остаться при дворе»[643]. Этот отрывок, кстати, переполненный ошибками, — всего лишь один из многих, где выявляется основная мысль этого магистрата: женщины в политике — чрезвычайное зло. Вместо того чтобы оставаться на своем месте, то есть в стороне, они из прихоти, «в отместку» (это слово встречается часто) вмешиваются в то, чего не понимают, и путают все карты. Они причиняют вред не только действиями, но и примером, который подают другим, и своей способностью поддерживать это ненормальное состояние надолго — так, своей неприличной свободой Маргарита была обязана Екатерине.
Портрет королевы, какой рисует это произведение, очень показателен. Мало того, что она выглядит здесь квинтэссенцией женщины в представлении клерков — соблазнительной и склонной к макиавеллизму, легкомысленной и упрямой, ловкой на дурные дела и неспособной понимать важные вещи, — но на ней лежит еще и ответственность за убийство. Надо подчеркнуть, что королева была не единственной, чей образ исковеркал тот, кого потомство превознесет как «самого объективного историка своего времени». Ведь публикация его труда вызвала яростную полемику, в результате которой книга в 1609 г. попала в Индекс запрещенных книг и которую не остановили «объяснения» в «Мемуарах» магистрата, вышедших в 1614 г. — и, кстати, не содержащих почти ни слова о Маргарите, с которой де Ту был едва знаком. Так или иначе, решение издавать этот труд на латыни значительно ограничило популярность этой «Истории», которая на французском языке появится не раньше 1659 г.
Наконец, отметим, что в 1606 г. родился «Французский Меркурий», нечто вроде альманаха, где перечислялись основные события истекшего года. Маргарита упомянута там всего дважды в первые три года его выхода, а именно в 1606 г.: с одной стороны, говорится, что она ведет тяжбу с графом Оверньским, с другой — что «король, говоря о ней, назвал ее самой благородной в мире […]; те, кому посчастливилось общаться с ней близко, считают ее также самой либеральной», то есть самой щедрой[644].
Маргарита — воспеваемая меценатка
Можно сказать, что, за исключением десяти лет после оскорбления летом 1583 г., последняя королева Наваррская всегда славилась как мать искусств и покровительница литераторов. Мы видели, что она вернулась к этой роли к середине 1590-х гг. и что писатели — завсегдатаи Юссона, такие, как братья д'Юрфе или Луи Папон, возлагали на нее свои писательские надежды. Еще до возвращения в Париж ей было посвящено немало произведений, например сочинения м-ль де Больё, Антуана Ла Пужада или Жана Алари. Однако с прибытием королевы в столицу летом 1605 г. количество литературных трудов, адресованных или посвященных ей, умножилось. Так, Клод Гарнье, обращаясь к Депорту, написал элегию на прием королевы в Париже, мимоходом посетовав на «век, в коем обитает невежество», и предсказав поэтам возрождение надежды:
