Во всяком случае, «Сатирический развод» свидетельствует об одном: в начале XVII в. многим казалось, что именно недостойное поведение Маргариты лучше всего оправдывает развод короля Франции с ней, словно бы о политической необходимости, с которой он столкнулся, придя к власти (развестись затем, чтобы иметь возможность зачать законного ребенка и укрепиться на троне), уже забывали. Так, Летуаль в 1608 г. сообщает, что в Париже передают из уст в уста храбрый ответ графа де Шуази Королеве Маргарите […] в защиту чести своей дочери, каковую названная дама из ревности к Бажомону, своему фавориту, с позором изгнала из своего дома, сказав ее отцу, что та никуда не годится и дурно себя вела: "Если бы случилось, что Вы, сударыня (ответил ей граф де Шуази), повели себя так же хорошо, как моя дочь, Вы не потеряли бы корону, которую Вы потеряли"»[636]. Отметим, что подобная эволюция «исторического прочтения» могла быть только на руку еще слабой монархии, даже если принятая версия несколько очерняла и основателя нового режима.
Впрочем, щелкоперы того времени вовсю высмеивали поведение обоих бывших супругов, наперебой клеймя их за «разврат». Так, Летуаль в декабре 1608 г. воскликнул, что «при дворе [короля] говорят только о дуэлях, проституции и сутенерстве; игра и богохульство здесь в порядке вещей; содомия (а это мерзость из мерзостей) распространена здесь настолько, что все так и спешат сунуть руку в гульфик за инструментом, которые они меж собой на их гнусном жаргоне называют Постельными шпагами»[637]. А когда Маргарита в 1609 г. поселилась в отеле Августинцев, в Париже можно было прочесть такой пасквиль:
Будучи уже Венерой лишь по роскоши
И королевой только на картине,
Не имея возможности, по ее мнению,
Жить в Лувре как королева,
Как публичная девка, на берегу Сены
Она поселяется напротив.
Эта старая набеленная святоша,
Чтобы ей все еще поклонялись как идолу,
Строит свой храм на берегу реки,
Дабы во всякий час из Лувра,
Который глядит на нее с другого берега,
Король мог видеть публичный дом
[638]…
Итак, королева перестала быть жертвой. На нее распространилась та же ненависть, которую некоторые слои парижского населения испытывали к аристократии, вернувшейся по установлении мира к привычной роскоши и разврату — ведь по представлениям простонародья и бывших буржуа, ставших судейскими, одного без другого не бывает.
Королева входит в историю
С тех пор как Генрих IV пришел к власти, Пьер Матьё начал выпускать серию официальных исторических реляций, которые увидели свет при жизни Маргариты и упоминают ее. В 1594 г. он издал «Историю последних смут во Франции», где почти не говорит о королеве, конечно, кроме как, когда подчеркивает, подобно всем собратьям, что Варфоломеевская ночь случилась всего через несколько дней после ее свадьбы с королем Наваррским. В своей «Истории Франции» 1605 г. он посвящает несколько страниц аннулированию брака обоих суверенов. Он излагает официальную версию события: Маргарита и Генрих были кузенами в недопустимой степени родства; Карл IX и Екатерина навязали принцессе этот брак; ее принудили силой к этому сожительству… Своим самоотверженным поступком королева оказала огромную услугу Короне и приобрела всеобщее уважение. Матьё в этой связи упоминает «письмо Королевы Маргариты королю, написанное в истинно королевской манере и выказывающее ум, который должен вызвать огорчение у государынь и восхищение у государей. Невозможно увидеть что-либо лучше сказанное или лучше сделанное» — речь идет о письме, текст которого ходил по столице во время провозглашения развода. Вывод Матьё, внешне выдержанный в очень непринужденном тоне, несомненно, отражает прежде всего мнение августейшего заказчика книги: «Она и одно и то же время испытала на себе щедрость короля и получила прибавку к пенсии, выбрав счастливую жизнь в спокойствии и при безмолвии ее Фортуны. Эта перемена не мешает ей оставаться одной из первых государынь Европы; того, что дали ей небо и природа, отнять невозможно — это театр, который, пережив удар молнии, не перестал вызывать восхищение. Мой характер как человека, предпочитающего обидеть правдой, чем угодить лестью, побуждает меня сказать, что она сама погубила величие своей Фортуны и пожелала стать такой, какова она теперь»