— Сулиман! — сквозь толпу пробился красивый светлокожий араб лет тридцати. Было видно, что он напуган до полусмерти.
Мальчик увидел отца и потерял сознание. Гилла поймал его за плечи. Араб подбежал, поднял сына на руки.
— У него кровь идет горлом, — сказал женщина со сломанной рукой.
— Идите к бензоколонке, — посоветовал кто-то. — Там найдете машину. Это самый быстрый путь в больницу.
— Что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали за твоего сына? — спросил стрелок у араба.
— Где твой отец? — спросил кто-то у Марата.
— Он достаточно взрослый, чтобы самому за себя думать, — возразило несколько голосов.
— Он круглый сирота, — ответил Гилла за Марата, — и он достаточно взрослый. Что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали? — повторил он свой вопрос к арабу.
Отец оторвал взгляд от бледного лица сына.
— Можно отдать его ООНовцам, — предложил один из соседей.
— Они не по-нашему судят, — возмутился другой.
Марат видел, что араб смотрит на него. Он подумал, что мужчина сейчас прикажет убить его. Решение пришло мгновенно. Марат бросился бежать. Ему удалось сбить с ног двух женщин, потом он попытался обогнуть какого-то толстяка-марабу в красной майке и запутался в чужих руках. Люди швырнули его обратно.
— Ты сказал, он сирота, — повторил араб.
— Да, — подтвердил кто-то из толпы. — Он живет у старого пьяницы Роберта. Его мать была шлюха.
— Шесть ударов прикладом твоей винтовки, Гилла, — решил араб. Он повернулся и большими скачущими шагами помчался вниз по улице. Теперь его интересовала только жизнь сына.
— И шесть за меня, — пожелала женщина со сломанной рукой. — В три раза больше, чем он нанес мне и мальчику.
Толпа одобрительно загудела.
— И пусть он не показывается в нашем районе, — добавил кто-то из стариков. — Нам такие не нужны.
— Ты можешь оправдаться? — спросил Гилла. — Зачем ты его бил? Хоть один повод.
Марат молча оскалился. Он думал лишь о том, что будет жить. Все эти люди опять проиграли. Они оставят его ходить по земле. Ему казалось, что у него есть причина смеяться над ними, смеяться над Гиллой, который не знает, что у него в руках убийца его сына.
Отец Клавинго снял рожок со своего автомата, выкинул патрон из затвора и бросил его в нагрудный карман. Он потрогал дуло. Оно уже не было таким горячим. Марата пинками поставили на колени и сорвали с него рюкзак.
— Жаль, что мой сын погиб, — сказал Гилла. — Я знаю, он много раз бил тебя. Похоже, недостаточно.
Марат смотрел на землю перед собой. Отец Клавинго перехватил автомат за ствол, как дубину.
После пятого удара Марат повалился в дорожную пыль. Он снова был в багровой тьме пульсирующей боли, которую мог бы назвать своей родиной.
— Не убей его, — испуганно попросила какая-то женщина.
— Это сложнее, чем кажется, — ответил отец Клавинго.
Теперь он бил снизу вверх. После восьмого удара Марат завыл, загребая руками песок. Ему казалось, что его позвоночник горит огнем. На его губах тоже была кровь. Так его еще не избивали. Потом Марату стало все равно. Можно и умереть. Можно и здесь. Боль больше не давала сил. Она поместилась глубоко внутри, заставляла дрожать и съеживаться.
— Двенадцать, — сосчитала толпа.
— Уходите все, — сказал Гилла. — Передайте другим, чтобы ему не подали хлеба, и пусть Роберт выкинет его на улицу.
— Он уже на улице, — возразил кто-то в толпе. — Роберт сегодня утром умер.
— Вот как, — удивился отец Клавинго. Он присел на корточки рядом с Маратом. Несколько последних зевак помялись на краю дороги и пошли по своим делам. Отец Клавинго вернул рожок в автомат. Марат перевалился на бок и смотрел на него.
— Только не ври мне, — тихо сказал Гилла. — Ты ведь был на берегу реки, когда крокодил стащил моего сына в воду? Эту случилось из-за вашей очередной драки?
Марат закашлялся, дал кровавой слюне стечь.
— Да, — подтвердил он. — Хочешь пристрелить меня?
— Я этого не сделаю, — возразил мужчина. — «И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его».
И отец Клавинго встал и пошел прочь.
На лице Марата появилась кровавая усмешка. Он перевернулся на земле и посмотрел на собор. Он подумал, что победил, первый раз по-настоящему победил. Теперь все эти люди его запомнят. Они будут знать. Мальчишка будет носить шрам на своей спине, а Гилла — на душе. Теперь о нем будут говорить в этом квартале, как раньше в колледже говорили о Лесли. Пусть на время, но его имя начнет что-то значить.
