– Помедленней, пожалуйста, – попросил Санчес. – Повтори последнюю фразу.
– Взаимоотношения повторения и литературной основы – это стержневая тема в опусе твоего племянника.
– Ничего удивительного, что он попытался повторить мою книгу, – ответил Санчес.
И засмеялся. Захохотал, как говорится, во все горло.
Он был так заносчив и самодоволен, что я решил испортить ему праздник.
– Твой племянник задался целью подтвердить, что ни один роман на свете не доходит до нас в завершенном виде и что нет такого текста, который можно считать дописанным окончательно.
– Но ведь он мне никакой не племянник. Это – для начала, – сказал он и стал разглядывать меня сверху донизу тщательно и скрупулезно: похоже было, что он подумал обо мне то же самое, что я о нем минуту назад, а именно, что не надо считать, будто хорошо знаешь своего соседа.
И я объяснил ему, что для его мнимого племянника в истории литературы существует целая вереница книг, сборников рассказов, к примеру, которые никогда не займут окончательно какого-то определенного места и потому все они пригодны для нового оборота сюжетной гайки.
Санчес снова расхохотался от души: ему, как видно, понравилось сказанное мной. Вот не знал, сказал он, что ты так заковыристо выражаешься. Это было мне обидно, но я сделал вид, что нисколько меня не задело. Можно было бы спросить его, не решил ли он, что мои безропотность и смирение – приметы идиотизма? Однако я предпочел притвориться, будто не расслышал пренебрежения, хотя – отрицать не стану – постарался как-нибудь уязвить собеседника.
– Твой племянник затевает все это, чтобы отомстить, не знаю за что, – сказал я. – Когда я впервые его увидел, он показался мне чем-то вроде парижского клошара, потом – клошаром умным, и наконец выяснил, что он всего-навсего он субъект сомнительный и завистливый, а на самом деле зовут его Педро, а работает он, выполняя поручения другого Педро, портного из нашего квартала. Знаешь такого?
– Кого?
– Портного.
– Разве у нас в квартале есть портной?
Я сообщил, что эта разновидность храброго портняжки давал много денег мнимому племяннику, чтобы он под предлогом того, что создает вольный пересказ мемуаров Вальтера, воспользовался этим и коренным образом переписал рассказ «Кармен», что интересовало портного больше всего.
– Ну, а мне-то какое дело до этого? – снова посмеиваясь, спросил Санчес.
– А такое, что он через посредство твоего племянника хочет отомстить тебе за интрижку, которую ты когда-то завел с настоящей Кармен.
Но даже произнеся это, я не сумел добиться того, чтобы веселость его улетучилась. Напротив, он захохотал еще пуще.
– То есть портной – это ее любовник? – выговорил он наконец.
Намеренно или нет, но вопрос был направлен и попал в то самое место, где я в конце концов увидел себя таким, каким был на самом деле – обманутым мужем. Впрочем, надо отдать мне должное: я этого добивался, я в это с готовностью поверил и в конце концов сам запутал себя в этой сети.
Самое нестерпимое заключалось в том, что Санчес смеялся без умолку, словно нечто такое, чего я не смог уловить, вызывало у него этот неудержимый и нескончаемый хохот.
Однако волей-неволей надо было ответить на его вопрос. Скажи я «нет, портной не был любовником Кармен», остался бы тем, кто есть – рогоносцем. А скажи «да», – им же.
– Еще твой мнимый племянник говорил мне, – вдруг выпалил я в упор, – что каждый раз, перечитывая главу о похождениях Вальтера, он хотел выкопать тебя из могилы и размозжить тебе череп твоей же берцовой костью.
Мое заявление доставило ему огромное удовольствие, а меня заставило ощутить непреложную надобность поставить его в тупик.
– Встречу его, убью, – неожиданно сказал он, и на несколько секунд лицо у него сделалось мрачным.
Я слегка струсил.
– Убью, – повторил он.
Я подумал, что мне пора убираться – начинать без промедления «побег в одной сорочке». Уйти из дому в стиле Петрония с одной кожаной сумой за плечами. Или в последний раз сказать Кармен, что спущусь в «Тендер» за сигаретами, и не вернуться. Или в меру скромных своих сил почтить память героя квартала Койот Хосе Мальорки, который жил в одном доме с Санчесом, принял легендарную смерть от собственной руки, а перед тем оставил немудрящую записку: «Больше не могу. Кончаю с собой. В ящике стола – подписанные чеки. Папа».
