СОСЕД
Утром – плотная работа за письменным столом. Я решил посвятить утро описанию того, как инкогнито совершил блиц-визит в Лиссабон. Остановка по пути в деревню под Эворой, где я наверняка услышу в каком-нибудь баре приглушенный полусекретный разговор завсегдатаев, который – как я воображаю – будет вертеться вокруг юного иудея и мертвой кобылы. Я довольно долго описывал это первое движение путешествия, лиссабонское движение, но потом пришел к выводу, что зря трачу время, написанное никуда не годится и надо все начинать сызнова, но прежде надо выйти на улицу подышать свежим воздухом, причем как можно глубже.
Мысли у меня в голове прыгали и скакали, как шарики в лотерейном барабане, гудевшем, как барабан турецкий. И внутри роились разнообразные тени и вились лабиринты, связанные с «бегством в одной рубашке» Вальтера. Более того, я был так глубоко погружен в это бегство, что подумал – дойдет ведь и до превращения в Вальтера, если ко мне и со мной будут обращаться, как если бы я был настоящим Вальтером, а ведь мне уже почудилось, будто это произошло, в тот день, когда у дверей «Ла Субиты» я встретил Санчеса, который держался со мной так, словно я был одним из его несчастных персонажей.
Вернулось прежнее впечатление, что мой сосед непомерно тщеславен. С чего бы? Оттого ли, что благодаря телевизору приобрел некоторую популярность? Оттого ли, что кокетничал с идеей стереть себя с карты, подобно Роберту Вальзеру[57], хотя на самом деле тот онемел, вернее, замолчал из-за извилистых швейцарских троп и, главным образом, из-за своих «микрограммов», а этот продолжает пожинать лавры, собирая богатый урожай низкопробных премий и наград.
Я спохватился, что рассуждаю, как злейший его враг. И ясно, что чувствую себя униженным его деятельностью.
В какой-то момент я не сумел сдержаться и спросил, почему он назвал своего героя Вальтером: по созвучию с Вальзером или в честь Вальтера Беньямина? Хотя речь шла об имени чревовещателя, ныне очень далекого от него, он не замешкался с ответом.
– Понимаешь, – сказал Санчес с широкой улыбкой, – я дал ему имя чернокожего бразильца Вальтера Маседо, нападающего из «Валенсии», безвременно погибшего в автокатастрофе. В детстве только карточки Вальтера не хватало мне для полноты коллекции.
Я подхватил бы его смех, если бы не убедился в очередной раз, что даже в том, как Санчес смотрит на меня сверху вниз, сквозит нескрываемое пренебрежение, словно я даже не подозреваю об этом, и мне нравится терпеть и сдерживаться, унижения – сносить, а бремя ученичества в сфере «тайного знания» – покорно нести. Поступи я так, Санчес был бы сбит с толку и решил бы, что я – настоящая дохлятина, бывший адвокат и сущее ничтожество.
– А вот интересно, – сказал он. – Мне тут шепнули, что некто выдает себя за моего племянника, и ты якобы его знаешь. Как такое может быть?
– Что «такое»? Что я его знаю?
– Нет, что кто-то говорит, будто он мой племянник.
В этот самый момент я понял, что напрасно считал, будто хорошо знаю Санчеса, на самом деле он мне неведом. Вероятно, я допустил эту оплошность оттого, что столько дней был с головой погружен в мир его давнего романа. Санчес посмотрел на меня как бы через плечо, когда я в безотчетном порыве сказал ему, что от лже-племянника узнал, будто тот уже несколько недель перерабатывает «Вальтера и его мытарства».
Никогда не забуду этот взгляд, где изумления и ужаса было поровну.
– Я не ослышался? – спросил он.
– Судя по всему, он изменил сюжет романа и особенно сильно – рассказ под названием «Кармен». Так, по крайней мере, он сказал при нашей последней встрече. По его словам, созданная им версия затмит мемуары Вальтера.
