«И потому, — говорит Лапорт, — на ночлег в Сен-Фаржо все прибыли настолько ошалевшие, что не понимали, ни что они делали, ни что им следует делать».
Покинув Сен-Фаржо, двор проследовал через Осер, Жуаньи, Санс и Монтро. Во время этого отступления, весьма походившего на бегство, приказы отдавались так плохо, что все придворные буквально грабили друг друга. Даже король подвергся такому разбою: брат графа де Брольи похитил лошадей из Малой королевской конюшни, и, когда г-н де Беренген послал Живри, конюшего короля, потребовать назад украденных лошадей, тот, кто их удерживал, рассмеялся в лицо Живри и выставил его за порог.
Из Монтро двор переехал в Корбей. И там, после общей битвы, произошел поединок между королем и его братом. Поскольку излагать подробности их сражения затруднительно, мы предоставляем эту заботу Лапорту.
«Король, — рассказывает он, — пожелал, чтобы его брат спал с ним в его комнате, которая была так мала, что проход в ней имелся лишь для одного человека. Утром, когда они проснулись, король неумышленно плюнул на постель брата, который тотчас, уже нарочно, плюнул на постель короля; король, слегка рассердившись, плюнул брату в лицо; тот вскочил на постель короля и стал писать на нее; король принялся делать то же самое на постели брата; когда же запасы слюны и мочи у них израсходовались, они стали отнимать друг у друга простыни, а затем принялись драться. Во время этой ссоры я делал все, что было в моих силах, чтобы остановить короля, но, так и не сумев добиться своего, был вынужден позвать г-на де Вильруа, который явился и навел порядок. Герцог пришел в ярость раньше короля, но успокоить короля оказалось труднее, чем герцога».
Совершив огромный крюк и оставив Париж слева, двор прибыл в Сен-Жермен; там стало известно, что парижане разрушили все мосты, и это крайне огорчило придворных, ибо они рассчитывали запастись в Париже деньгами, в которых нуждались все: по слухам, деньги были только у кардинала, но он изо всех сил отрицал это, уверяя, напротив, что он беднее самого последнего солдата.
Той же ночью стало известно о новом сражении, которое произошло близ Этампа и в котором армия принцев была отброшена назад. Новость пришла на рассвете; г-н де Вильруа первым узнал ее и помчался уведомить о ней короля, герцога Анжуйского и Ла Порта. Все трое тотчас же поднялись и в тапках, ночных колпаках и домашних халатах побежали сообщить радостную весть кардиналу, который еще спал, но тут же поднялся и в таком же самом наряде бросился к королеве, чтобы передать ей это известие. Все эти мелкие подробности свидетельствуют о том, в каком беспокойстве пребывал тогда двор, если новость о таком незначительном успехе произвела там столь сильное впечатление.
Одна поучительная история может дать представление о том, каким малым влиянием, при всем своем совершеннолетии, пользовался в то время король. Когда Бираг, первый лакей королевского гардероба, попросил однажды г-на де Креки, занимавшего тогда должность первого дворянина королевских покоев, поговорить с королем о своем родственнике, знаменщике Пикардийского полка, раненном в сражении при Этампе и просившем предоставить ему место своего лейтенанта, который был убит в том же бою, король счел это справедливым и охотно пообещал поговорить об этом деле с королевой и его высокопреосвященством, но в течение пяти или шести дней не давал Бирагу никакого ответа; и вот на шестой день г-н де Креки, присутствуя при том, как Лапорт одевал короля, спросил его величество, не соблаговолит ли тот вспомнить о просьбе Бирага. Король ничего не ответил и опустил голову, как если бы не слышал его слов.
— Государь, — произнес Лапорт, который в это время обувал короля, опустившись перед ним на одно колено, — те, кто имеет честь служить вашему величеству, очень несчастливы, ибо они не могут даже надеяться получить то, что им полагается по справедливости!
И тогда король, потихоньку приблизив губы к уху своего камердинера, еле слышно прошептал жалобным тоном:
— Тут не моя вина, мой дорогой Лапорт, я ему об этом говорил, но это ни к чему не привело.
