— Ты далеко?
— За водой.
— Так полно воды-то.
— Я свежей принесу.
Над рекой поземка струилась заметней, но прорубь была чистой, с зелеными, ровно сколотыми боками. Поставив ведра, Любава долго смотрела на далекие сопки и на едва приметную дорогу, взбирающуюся по этим сопкам. Потом медленно зачерпнула воду и только ступила, направляясь к дому, а навстречу Пелагея Ильинична с ковшиком в руках. Увидела Любаву и замерла, радостно глядя на нее.
— Ну, — перевела дух Пелагея Ильинична, — а я-то тебе ковш несу. Думала, заморозило прорубь-то начисто, ведерком не протолкнешься.
— Так Митя же утром почистил, — улыбнулась Любава, и так она тепло и славно выговорила Митькино имя, что обмерло сердце у Пелагеи Ильиничны.
— Ну и ладно тогда, — дрогнувшим голосом сказала Пелагея Ильинична, — давай подсоблю тебе.
— Что вы, мама. — Любава опять улыбнулась и даже не заметила, как сорвалось с ее языка это — «мама».
А в проруби неслась вода, ко всему привычная, чистая и прозрачная, и лишь молодой месяц посреди светлого неба уронил с тонкого рога маленькое облачко.
