— Ты вот что, Люба, — заговорил Вячеслав Иванович, и она уловила в его голосе легкие нотки озабоченности, — не надо так… В одиночку еще никогда и никто не умел. Не сумеешь и ты. Конечно, страшно потерять родителей, очень страшно, но ведь это не значит, что надо сторониться людей, уходить в себя. Ты только вспомни, как отец твой жизнь любил. Ведь веселый был человек, и я думаю, он бы тебя не одобрил. Может быть, я не то говорю, Люба, но мне просто очень хочется, чтобы ты ожила наконец. Ты понимаешь меня? — Он вопросительно и немного смущенно посмотрел на нее.
— Да, Вячеслав Иванович.
Она и действительно хорошо понимала его в эту минуту и думала о том, что вот же не сторонится она его. Что с ним ей легко и приятно и что она, кажется, готова с ним сидеть и так вот разговаривать сутками. Но это с ним, а с другими ей скучно. И разве она виновата в этом?
— Ну, хочешь, Люба, я буду чаще приходить? — словно догадываясь, о чем она подумала сейчас, спросил Вячеслав Иванович. Любка смутилась, но только на одно мгновение, а потом прошептала:
— Да, хочу.
Наверное, Вячеслав Иванович не ожидал от нее такого ответа, потому что с растерянным удивлением посмотрел на нее. Любка сидела потупившись, жалкая, одинокая.
— Хорошо, я буду приходить чаще. — Вячеслав Иванович покашлял. — Я могу даже взять тебя на рыбалку…
— Ой, на рыбалку! — подскочила Любка. — На рыбалку я хочу. Возьмите, Вячеслав Иванович, возьмете, а?
От ее несчастного вида в мгновение ока не осталось и следа. По щекам пролился румянец, глаза загорелись, и, невольно улыбнувшись ее оживлению, Вячеслав Иванович твердо пообещал:
— Возьму…
Через две недели они поехали на рыбалку. Было раннее погожее утро. Над Амуром стлался легкий белый туман, и даже не стлался, а струился тонкими дымками, легко уносимый вниз верховым ветром. В небе — ни сориночки, и солнце из-за сопок вываливается. Радостная, изумленная и этим ранним утром, и предстоящей рыбалкой, Любка весело шагала за Вячеславом Ивановичем, неся в ржавой тяжелой банке земляных червей. Потом они летели на моторке по протокам, разбрызгивая солнечные блики с их поверхности и оставляя за собою пенный, бурлящий след. И столько было красок в природе, столько восторга в сияющей Любке, что Вячеслав Иванович не утерпел и легонько провел рукой по ее волосам. Он только на мгновение отпустил румпель подвесного мотора, а лодку шарахнуло в сторону, и Вячеслав Иванович не удержался, упал на борт, плеснула вода, Любка испуганно вскрикнула и невольно прижалась к нему. Мгновение минуло, и опять они неслись по протокам, а вот неловкость и тихое смущение остались в обоих. А в Любке — еще и ожидание. Чего? Она этого не знала и сама. Может быть, это было ожидание чуда, так свойственное молодости.
Рыбалка у них получилась уловистой, на славу, и, с силой выдергивая очередного карася, Вячеслав Иванович восторженно кричал Любке:
— Есть! Попался, шельма!
— Есть! И у меня попался! — кричала она ему.
В одиннадцать часов утренний клев закончился, и Вячеслав Иванович грустно сказал:
— Жаль, Люба, не захватили мы с тобой котелка. Была бы у нас уха отменная.
— А мы в следующий раз захватим, — беззаботно ответила Любка.
И в следующий раз они действительно отведали отменную уху, особенная прелесть которой была в том, что попахивала она дымком, плавали в ней мелкие угольки и травинки. Возвращались поздним вечером, когда уже повысыпали звезды и тишина была удивительная. Только мотор ровно хлопотал над рекой, да коротко плескалась в борт мелкая волна. Далеко впереди редко светились на берегу огни Раздольного. Они и манили Любку, и отталкивали одновременно. Ей не хотелось сейчас домой, ей очень хотелось плыть и плыть вечно, чтобы всегда перед нею было немного задумчивое и смущенное лицо Вячеслава Ивановича, его добрые, с грустью глаза. Тихое ощущение счастья, полноты жизни, еще почти неведомое Любке, переполняло ее. Хотелось петь от восторга и почему-то плакать.
И в это время, заглушив мотор, Вячеслав Иванович закурил. Мгновенная вспышка спички высветила худощавое лицо Вячеслава Ивановича, мягкий блеск глаз, полуоткрытые губы. Не помня себя, чувствуя холодную счастливую пустоту внутри, Любка одними губами прошептала:
