Потом он каким-то чудом очутился возле главных ворот родного садоводства, преодолев пространство и время.
- Открывайте, гады! - закричал он, пиная равнодушный чугун ногой. - Всем по сорок шлёпанцев!
Полетели ботинки, которые он почему-то держал в руках. И носки, спрятанные в карманах.
На его крики в смотровую будку прибежал Валуй. Признал в буяне панёнка и открыл для него ворота. Пока механизм совершал свою нелёгкую работу, Тадеуш продолжал осыпать нелестными эпитетами дикарей, школьных товарищей, которые здесь были совершенно ни причём, учителей (этих — вполне обоснованно) и даже самого создателя Вселенной.
- А где этот старый пердун? - досталось напоследок родителю, когда ворота полностью раскрылись.
Получив ответ, что тот почивает, Тадеуш удовлетворился им полностью.
- Дай-ка я тебя поцелую, Валуй, - последовало другое предложение, осуществить которое Тадеуш не смог.
Он обмяк на руках верного Валуя и тут же захрапел. Без штанов, но по-прежнему в латах и рубашке. Ни напиток мудрости, ни духи, видать не справились с заданием, но Тадеуша это нисколько не волновало. В довершение портрета: босые ноги его были до колена испачканы грязью.
Глава 11
Когда пан Адам посмотрел на часы, они показывали одиннадцать утра. За окном радовалось очередному дню неутомимое солнце, и слышались удалые крики дикарей на огороде. В дверях стоял напуганный Валуй, видимо, уже давно дожидающийся пробуждения барина.
- Что происходит? - вымолвил пан, и Валуй повалился на колени.
- Беда! - только и смог сказать он.
Одеваясь, хозяин лукового садоводства чувствовал лёгкую тошноту и слабость в коленях, не понимая причины недомогания — от чая разве можно так отравиться? А другого вечером он и не брал в рот. Валуй в это время бился об пол лбом, и толку от него не было никакого.
- Где Тадеуш? - прохрипел пан.
Он, наверное, печёнкой почуял, что его сынок имеет какое-то отношение к происходящему: и к неожиданному позднему утру, и к странному поведению Валуя. Его фантазия рисовала ему самые мрачные картины, и они во многом сбылись, когда он преступил порог детской.
Тадеуш лежал на голом деревянном полу. И сам был одет лишь в латы. Лицо его, испачканное грязью и лесным мхом, выражало крайнюю степень страдания. Ботинки его, хотя и стоящие почему-то аккуратно, были грязны до неузнаваемости. Один носок свисал с подоконника, другой был надет на голову игрушечного зайца. Рубашка, ещё вчера почти новая, валялась в углу бесформенной заскорузлой тряпкой. Штанов нигде не было вообще.
В правой руке панёнок сжимал окровавленную куриную лапу.
- Кто?! - ужасно закричал пан Адам. - Что?!
Он, как пушинку, сгрёб тело четырнадцатилетнего увольня в охапку и одним рывком поднял его на ноги, которые, впрочем, отказывались держать своего хозяина. Тадеуш открыл бессмысленные глаза, щурясь от яркого света.
- Папа, - счастливо улыбнулся он, но тут же без всякого перехода погрустнел. - Они заставили выпить меня какое-то мерзкое зелье. Но, мне кажется, оно испортилось в их погребах. Смотри: латы на месте. А должны были отвалиться.
- Где?! - снова закричал пан Адам.
Похоже, из его обильного запаса речи выпали целые группы слов и выражений, и остались одни лишь вопросительные знаки.
- Штаны спёрли, - пожаловался Тадеуш. - Они настоящие волшебники. Не чета нам, крестьянам.
Он поднял руку с куриной лапой вверх, будто намереваясь осенить родителя крёстным знамением.
- Как?!
Этот последний вопрос пана Адама относился к легкомысленно торчащей из замка отмычке, которую он только что заметил.
Тело Тадеуша пустым мешком полетело обратно на пол, а хозяин вылетел пулей из комнаты. Панёнок поморщился от боли, сопровождавшей жёсткое приземление.
- Принесите водички. Умираю!
Но никто не бежал к нему подобострастно с полным ковшичком. Только какие-то крики отдалённые доносились с улицы. Потом загремел мотор танка.
- Папа! - Тадеуш подскочил на ноги и, преодолевая слабость, бросился к подоконнику, все ещё плохо владея телом.
По дороге он два раза упал, но боли не чувствовал совершенно. После нескольких попыток ему удалось раскрыть окно, справившись с непослушной щеколдой.
