Они все дальше уходят от Исиувы, двигаясь по прямой в сторону дюн. Кажется, никто не преследует их, и это хороший знак. Ната надеется, что они доберутся до дюн прежде рассвета и в жаркий полдень смогут отдохнуть в их тени. Но они уже так долго бредут по песку, что их ноги устают. Волнистые очертания дюн по-прежнему маячат где-то вдали, и Ната не знает, сколько до них еще идти, однако они уже достаточно отошли от Исиувы и можно передохнуть.
У них есть немного хлеба и жареных термитов. Ната дает Тасе выпить его порцию воды на сегодня, а сама довольствуется сахарным тростником. Она жует его и размышляет о том, что скажет маме, когда найдет ее. Она так сосредоточилась на своем желании уйти и совсем забыла о том, что, возможно, она вовсе не обрадуется встрече с мамой, а узел в ее груди затянется еще сильнее, и она никогда не простит ее за то, что та ушла, что не пожертвовала всем и не вернулась за ней. А еще она не готова услышать те ответы, которые может получить от матери. Возможно, именно поэтому она уговорила Тасе пойти с ней, невзирая на все трудности. Возможно, она пытается повторить все заново, чтобы все исправить.
— Нужно идти дальше, — говорит Тасе.
Ната ложится на спину, прямо на песок.
— Не нужно. Он сам прилетит к нам.
Тасе хмурит брови. Она замечает это и говорит:
— Странствующий вихрь. Тот, который вызывает свист. Мама называла его вихрем возможностей, он прилетает за тобой, только если ты сам придешь в его владения.
Он ложится рядом с ней, закутавшись в плащ с ног до головы, и становится с песком единым целым. Вскоре они засыпают, и Нате снится, как она встречает маму, но мама ее больше не узнает. Она тут же просыпается, лежит без сна, вспоминает истории о ветре, которые рассказывала ей мама, о тех пяти случаях, когда ей удалось выбраться через забор и вернуться обратно, и о том, что она там увидела. Мама называла его вихрем свободы, который может вернуть в те времена, когда… пускай ее язык и был все так же скован, а тело находилось под контролем, но оно принадлежало только ей. А не Исиуве.
О каком бы времени она ни говорила, Ната уверена, мама таки смогла вернуться в него, но она не вернулась к ней, как обещала. И теперь Ната сама должна была найти этот свист, и сама должна просвистеть его.
«Люди уничтожают то, чего не понимают, — часто говорила мама. — Даже если связать им руки, они будут раздирать это чуждое своими языками».
Когда часовые настигают Нату, уже слишком поздно: песня дюн начинается.
Вихрь появляется под самый конец ночи. Он приходит без предупреждения вместе с тихим плачем и гортанным завыванием, которые словно предупреждают о появлении преследователей, чьи ноги шуршат по песку, а факелы озаряют тьму в том самом месте, где уставшие Ната и Тасе решили разбить лагерь.
Вождь является вместе с часовыми. Свет факелов и темный плащ только подчеркивают мрачное выражение его лица, грудь тяжело вздымается, а мысли кажутся такими ясными, как если бы он прорычал вслух: «На этот раз пощады не ждите!»
— Взять их. — Вот и все, что он говорит.
Начинается потасовка, песок летит во все стороны, пламя факелов дрожит в налетевших порывах ветра, но вскоре все успокаивается. С одной стороны часовой держат Нату, с другой — Тасе.
Вождь сначала поворачивается к нему, склоняется над ним. Он поднимает руку и наотмашь бьет сына по лицу. Слышится хруст сломанного хряща.
— Просто отдай меня богам, — говорит Тасе, впервые его голос звучит громко, но нечетко из-за крови, соплей и слюны. — Отдай меня, чтобы этот кошмар закончился для нас обоих.
Наступает тишина, нарушаемая лишь шуршанием песка, который поднимается в воздух, вихрь теперь уже виден вдали, он постепенно набирает силу, словно ураган внутри урагана. На фоне оранжевого горизонта, освещенного лучами восходящего солнца, он похож на ревущий призрак черного ветра.
— Нет, — говорит Вождь, глядя на приближающееся облако. — Нет.
В эту минуту никто уже не обращает внимания на Нату, и она пользуется этим.
Она бросается вперед, очень быстро, вырывается из рук часовых, настолько стремительно, что их ноги не успевают обрести точку опоры в сыпучем песке. Она начинает удаляться от них мелкими шажочками: один шаг, пять шагов, и вот она уже слишком далеко. Они кричат ей в спину проклятия, называют безумной, сумасшедшей девчонкой, эгоисткой, которая ставит под угрозу всю Исиуву, но она не слушает их и не сводит глаз с такого восхитительного, восхитительного света впереди.
