Когда я поднял голову, мальчик тоже оставил свое занятие и удобней устроился в кресле. У него были смешливые, с хитрецой глаза, вызывавшие невольную улыбку. Он тоже улыбнулся в ответ. Затем по-кошачьи, исподтишка, протянул руку за журналом. Но едва он принялся его листать, подперев подбородок ладонью, как раздался материнский окрик:
— Перемени руку!
Мальчик машинально изменил положение, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Уткнулся подбородком в левую руку и принялся листать журнал правой.
— Вы каждый раз делаете ему замечания?
— Да, — ответила она с вызовом. — Когда ест, когда пишет. И так из года в год — сущее наказание!
Наклонившись над столиком, мальчик искоса на нее поглядывал. Вид у него был слегка оробелый.
— Левша от рождения? — спросил я.
— Раньше еще хуже было! — сказала мать, словно ждала этого вопроса. — Раньше он все делал левой. Хоть сейчас стал немного исправляться. И то благодаря булавкам.
— Булавкам?
— Да, булавкам. В первом классе, бывало, он примется писать не той рукой, а я — тык его булавкой. И помогло.
Я невольно отпрянул. Мамаша, должно быть, заметила мое движение, ибо поспешила добавить:
— Колола, конечно, не изо всех сил!
— Да, раз проколола до дырки! — вмешался в разговор мальчуган. — Смотрите! — И он повернул ко мне тыльной стороной левую руку.
Удар пришелся в цель. Чтобы окончательно не осрамить мать, запричитавшую: «Вот дурачок-то!», мальчик добавил, что больно было не очень. Видно, сам он смирился со своей участью. Время от времени поглядывал на меня и, казалось, ждал, что я скажу.
— А зачем ему все делать правой?
— Чтобы быть как все! — воскликнула мать. — Чем он хуже других? Видели бы вы его за столом. Ложка — в левой, стакан — в левой. Есть от чего сойти с ума!
Заметив мое смущение, мальчишка подлил масла в огонь:
— Учительница в школе пересадила меня с первой парты, чтобы я не действовал ей на нервы.
Видно было, что он привык определенным образом оценивать поступки окружающих. Когда через минуту я спросил его, стесняется ли он своего физического недостатка, он отрицательно затряс головой.
— Будь ты один, стал бы ты обращать на него внимание?
— Нет.
— Значит, ты стараешься для других? — кивнул я тихонько на мать и на посетителей в приемной.
— Да.
— Но ведь ребенок прав! — воскликнул я, обращаясь к матери. — К тому же не один он такой на свете!
— Вам легко говорить, — отрезала сухо мать.
Я не сводил глаз с мальчика, с его умного, светлого личика.
— Между прочим, левши прекрасно управляются левой, — попробовал я снова перейти в атаку. — Видели бы вы, до чего они метко стреляют по тарелочкам!
— Для нас неумехи те, кто не умеет управляться левой рукой, — сделал он неожиданное заявление.
Я промолчал, а про себя подумал: «Может, врач сумеет ее переубедить».
И принялся ждать.
Но когда после осмотра врач вышел их проводить, я услышал, как он вкрадчиво внушал мальчику в коридоре:
— Не пользуйся левой, понял? Ты должен быть таким, как все. Старайся работать правой, и все будет в порядке.
Моя тетя живет на берегу озера.
Она начальствует в небольшом почтовом отделении, где, кроме нее, нет других служащих.
Ей шестьдесят лет, она маленькая, седая и уже нелегка на подъем. Одевается она всегда в черное.
Моя тетя — старая дева.
Ни в чем другом я так не уверен, как в этом.
Я приезжаю на автобусе.
Тетя ждет меня с каким-то мальчуганом. Она встает на цыпочки, чтобы дотянуться до моей щеки.
— Положил в чемодан все, что нужно?
— Да.
— Ничего не забыл?
— Нет, тетя.
— Приехал отдохнуть?
— И немного поработать.
— Ах, — говорит она почти с огорчением, — все-то ты пишешь!
Узнаю старый дом, комнату с видом на озеро.
— Здесь все по-старому, — говорит тетя. — Только я на ладан дышу.
Спускаемся по лестнице.
Тетя, как всегда, «дышит на ладан», а я «все расту».
Послушать ее, то я должен бы быть сейчас великаном, льющим слезы на ее могиле.
За столом я ей говорю: — Тетя, в четверг почта бастует.
— Меня это не касается.
— А кого же?
— Тех, кто бастует.
— Разве ты работаешь не на почте?
— Да, но я не бастую. Это несерьезно! Не валяй дурака! Я же на государственной службе!
— Конечно, ты не можешь позволить себе уйти даже в отпуск, — подкалываю я.
