— Негодяи меня не предупредили! Это они нарочно! Но я им покажу! Они у меня попляшут!
Заведующий подскочил как ужаленный и крикнул:
— Успокойтесь! Возьмите себя в руки! Понятно?
Две пожилые секретарши, сидевшие сбоку, тоже подскочили и вцепились в пиджак разбушевавшегося психа.
После секундного замешательства Бертони изрыгнул два ужасно непристойных ругательства.
Обе старушки в ужасе выпустили его из рук.
Заведующий, словно во сне, подхватил Бертони под руку и вывел из конторы.
Дело пахнет увольнением. Терпение начальства лопнуло. Дальше так продолжаться не может. Ему это не спустят. И так все зашло слишком далеко: на ставку поставлена наша жизнь, всем нам грозят неприятности. Даже Фриджерио! Я в таких вещах никогда не ошибаюсь. Нутром чую.
Но вот они возвращаются обратно.
Но что это?
Бертони, бледный как мел, садится за стол напротив Фриджерио. Фриджерио! Спрячь улыбку. И не таким, как ты, доставалось на орехи. Ты из тех, кому надо держаться подальше. Не разговаривай с ним! Зачем ты ввязался с ним в разговор?
Тебе надо держаться подальше!
Что там в руках у Бертони?
Что он задумал?
Ах вот оно что!
В сверкающем белизной медпункте не пробьешься сквозь толпу любопытных.
Какой-то чиновник из отдела кадров то и дело призывает людей разойтись:
— Все обойдется, не беспокойтесь. Идите работать.
Он говорит мягко и вкрадчиво:
— Не теряйте зря время!
Наконец от толпы отделяются двое, трое, затем люди расходятся. Представитель отдела кадров всем внушает почтение. К тому же скоро начнется следствие. Бертони отправили куда следует. На лестнице продолжаются толки и пересуды.
Чиновник оглядывает меня с прежней любезностью:
— А вы не хотите присоединиться к коллегам?
— Нет, — говорю я с тем же спокойствием, с каким прежде сказал бы да.
Чиновник с удивлением смотрит на меня. А мне-то что: через год — на пенсию.
— Как хотите, — говорит он сухо.
Наконец мне удается его увидеть.
Он лежит на койке с повязкой на голове. Медсестра промывает ему рану над бровью.
Я пожимаю ему руку, он открывает глаза. Пытается улыбнуться.
— Говорил тебе: будь осторожней, — мягко упрекаю я его.
Он соглашается.
— А ты говорил, уважение! Вот к чему приводит твое уважение. Верно?
Он улыбается.
Видать, он со всем примирился.
— Да и за что было бороться? Не за что. Бертони свихнулся, его отвезли в психиатрическую больницу, и никто в этом не виноват. Правильно я говорю?
Он не отвечает.
— Я замолкаю.
Он что-то бормочет.
Я наклоняюсь к его лицу, чтобы лучше услышать.
— Ты тут ни при чем, — говорит он.
— Правда?
— Да.
Бедный мальчик! На глаза мне навертываются слезы.
— Спасибо, Фриджерио… В твоих устах это большая похвала. Увидишь, все пройдет, все уладится… Все станет на свое место. Выше нос, Фриджерио!
Незаметно пробираюсь в приемную. Оттуда — на лестницу, залитую светом. Бедный мальчик! Проваляется пару недель. Ничего не поделаешь. Может, это заставит его повзрослеть. А пока что он понял — я тут ни при чем. Раньше он ни за что бы в этом не признался. Я рад, что он понял.
Наконец-то.
Я спускаюсь по лестнице.
Наконец-то!
Пансионат оказался ярко-желтым домом, утопавшим в зелени деревьев. Синее море легкими волнами набегало на песчаную отмель.
Выйдя из моторной лодки, я помог жене вытащить чемодан из багажника. На жене было желтое платье. С самого утра от красок у меня рябило в глазах.
Мы вошли в вестибюль пансионата, где нас встретил красномордый хозяин.
— Надолго к нам? — спросил он.
— На два дня.
Хозяин повел нас по лестнице, выкрашенной в светло-зеленый цвет. Белые двери номеров выстроились в ряд по коридору. Хозяин открыл одну, под номером 22, и с улыбкой удалился. Мы оказались в сплошь голубой комнате. Посреди, словно аршин проглотив, стоял я, рядом — жена в своем желтом платье. Она подошла к зеркалу и устало сняла косынку.
Я улегся на кровать и уставился в белый потолок. Жена тяжело рухнула рядом, и я почувствовал ее теплое дыхание на своем плече. Я повернулся и погладил ее по черным волнистым волосам. Она лежала, полузакрыв глаза.
Когда, без особого желания, я расстегнул на ней кофточку, на свет появились похожие на две белые груши холмики. Плечи у жены были коричневые от загара, грудь — маленькая, белая. Не открывая глаз, она привалилась ко мне, но я продолжал любоваться красками ее тела.
