В лучшем случае он старался не давать пищу новым. Не гонялся, например, за редкими или исчезнувшими с прилавка книгами, лишь сетовал, почему их не переиздают. Из его слов можно было понять, что существует разница между ним и его другом, который, показывая принадлежавшие ему гравюры, хвастается тем, что их тираж не превышает ста экземпляров, ибо доски, с которых они печатались, уничтожены для повышения цены. Перего не мог видеть эти гравюры без чувства смутного отвращения: ему все время мерещилось, как печатники крушат о землю изготовленные ими же доски.
Его привлекали лишь книги, которые рано или поздно он надеялся прочесть на свободе. И каждая из них казалась ему путешествием в фантастический мир — в страну Гесперид и яблонь с золотыми яблоками, сверкающими в закатных лучах; в далекий Лондон с проносящейся по булыжной мостовой, вдоль домов и вывесок, коляской Пиквика; в безбрежный океан Мелвилла с марсовым, ныряющим с мачты жарким, удушливым днем. Образы эти, как бы ставшие частью его жизненного опыта, превращались в воспоминания: это он мальчишкой перелезал в лунные ночи через забор кладбища в «Мадам Бовари» или юношей выходил жарким вечером на улицы Петербурга, помышляя об убийстве старушки. Он переносился в иные века, в иные страны — в тенистую и прохладную долину Фемпе или в примостившиеся на вершинах холмов средневековые городки, убиравшие к вечеру подъемные мосты и таившие в себе целый мир полутемных улочек, наполненных гомоном их обитателей.
В книгах не только заключался смысл его жизни — сам акт их приобретения связан был с глубочайшими переживаниями, словно, приобретая книгу, он необъяснимым образом угадывал ее содержание, незримо проникал на ее страницы; и это отчасти компенсировало трагическую невозможность поглотить целую библиотеку, стать вместилищем вселенной. В самом деле, ему удавалось побывать не во всех этих мирах, а лишь в некоторых, к другим он едва приближался, трепетно перелистывая тома, лаская их корешки, слегка прикасаясь к ним пальцами.
Знакомый врач не преминул поставить диагноз его страсти, заявив, что, по его мнению, Перего переносит на книги половое влечение. Такой взгляд на вещи показался учителю лестным и не менее правдоподобным, чем другой, пришедший ему вскорости на ум и заключавшийся в том, что он переносит на женщин любовь к книгам. Когда же ему возражали, говоря, что книги — это не что иное, как суррогат других удовольствий, он признавался, что заменяемые ими радости вызывают у него непреодолимую скуку. К тому же само слово «радости» казалось ему уже неуместным: он пережил любовные порывы в двадцать лет, испытал наслаждения, доступные людям тридцатилетнего и сорокалетнего возраста. Позднее составил себе представление и о том, что привлекает человека в пятьдесят лет. В пятьдесят шесть он чувствовал себя уже усталым и пс крайней мере мысленно решил отказаться от новых услад. Из любовниц с ним осталась лишь последняя — заместительница директора лицея. Это была крупная, монументальная женщина, на которую нужно было взгромождаться, как на лодку. Она обладала редкой, но важной для него добродетелью: никогда ни на что не жаловалась и ни в чем не упрекала, не считала его ничем себе обязанным и не предъявляла никаких требований. Она охотно внимала ему, не проявляя особой заинтересованности, а в ее поведении было какое-то изначальное знание, безошибочная интуиция животного. Инертностью и одновременно целеустремленностью своих движений она почему-то напоминала кашалота. Он многому научился, наблюдая за тем, как она хранит молчание, как, закрыв глаза, погружается в глубокий сон, как неохотно пробуждается к жизни.
Устав от прописных истин и отчаянной лжи, рядом с ней он испытывал такое же чувство покоя, каким наслаждался в двадцать лет, когда, будучи офицером-кавалеристом, засыпал, накрывшись попоной, возле огромной кобылицы. Он признался как-то в этом своей любовнице после долгих ребяческих колебаний, а она с улыбкой выслушала это признание, никак не отреагировав, лежа в своей привычно неподвижной позе. Она была по горло сыта бурными отношениями, которые подвергли суровым испытаниям ее способность обольщаться иллюзиями и привели к преждевременной дряхлости ее супруга. Среди ее любовников Перего давал ей не больше других, зато обманывал меньше. А это с возрастом кое-что значило. Она чутьем понимала, что «кое-что» ближе к истине, чем «все» или «ничего». И когда однажды она намекнула ему сквозь слезы на это, то и он не обиделся, не рассердился, не прикинулся равнодушным. Напротив, сам не зная почему, он пробормотал «дорогая» и погладил ее по голове. Она была ему благодарна.
