Подчас он вздрагивал от исполненных откровенного любопытства взглядов прохожих. Только тогда он задумался над тем, что в этой беззастенчивой уверенности в своем праве рассматривать тебя в упор таится одна из форм насилия, поощряемого беззащитностью жертвы. В трамвае он часто замечал, как многие пристально, даже настойчиво, рассматривают всех входящих и выходящих пассажиров, особенно инвалидов или стариков. Тогда ему пришла в голову мысль, что нищим подают милостыню не столько из сострадания к их несчастьям, сколько в виде подачки за зрелище для жадных, притворно участливых взоров. Поэтому он по возможности избегал трамваев и почти никогда не нарушал этого правила нелегальной жизни.
Он вращался в мире, который стал чужим и враждебным, — в мире опасностей, подвохов и роковых случайностей. На улице он опасался тех, кто шел сзади, и тех, кто двигался навстречу, кто сверлил его взглядом и кто не обращал на него внимания. Жизнь до подполья казалась ему нереальной: в ней можно было глядеть по сторонам, выискивать знакомых, раскланиваться с ними.
Он вырос в небольшом городке, и в детстве его больше всего поражало, что на площади, куда его водил за руку отец, их узнает и приветствует бесчисленное количество знакомых. В Милане общаться с людьми приходилось реже. Однако в памяти у него остались летние вечера, когда он со своим другом ходил к фонтанчику возле Арены пить «гнилую воду», обладавшую, по слухам, какими-то целебными свойствами. Вода была скверной, но прохожие пили ее с суеверной надеждой и с мрачным юмором, отличающим миланцев. На площадке возле фонтанчика собирались люди, завязывались разговоры, мужчины в майках наполняли бутыли водой, чтобы отнести их родным, укрывшимся в тени густой листвы на скамейках. Этот патриархальный ритуал будил в нем грустные воспоминания о его родном городке.
Антонио приближался к Тичинским воротам. Вода там и сям растекалась лужами по тротуару, а трамваи, проезжая по улице, окатывали прохожих фонтаном брызг. Выйдя на площадь против Триумфальной арки, он на секунду умерил шаг, чтобы проверить, нет ли за ним слежки. Затем, свернув налево, поднялся к мосту и облокотился на парапет. Вода в канале, огибая понтоны плавучего дока, медленно текла вдоль низких домов на набережной в сторону темневшего вдали горизонта. Бесшумно полыхнула молния и осветила покрытый тучами край неба.
Антонио спустился к стоянке такси. Открыл дверцу передней машины и со словами: «Соборная площадь»- пригнулся, чтобы сесть на заднее сиденье. В это время в другую машину садился мужчина средних лет в широкополой шляпе.
Такси, подпрыгивая на брусчатке, выехало на бульвар к Тичинским воротам. Обернувшись, Антонио увидел, что следом за ними идет другая машина. Ухватившись руками за сиденье, он глядел, не отрываясь, в переднее стекло. За Тичинскими воротами, у самой колоннады Сан-Лоренцо, он тронул водителя за плечо:
— Остановите, пожалуйста.
— Здесь? — спросил таксист, резко тормозя и подруливая к бровке. — Вам разве не на Соборную площадь?
— Да, но я выйду на минуту. — Антонио открыл дверцу. — Я мигом обратно.
Выйдя на улицу, он пересек площадку перед церковью Сант-Эусторджо и подошел к какому-то ветхому зданию с облупленными стенами. Приблизился к двери, чтобы рассмотреть номер, затем неуверенно оглянулся, словно ошибся. Другое такси как раз проезжало мимо. Сидевший в нем пассажир в шляпе обернулся, чтобы лучше рассмотреть римские колонны, мелькнувшие в окне машины. Не сбавляя скорости, автомобиль проследовал в направлении Карроббио.
Антонио еще раз взглянул на номер у входа, затем вернулся к открытой дверце такси.
— Спасибо, — сказал он. — Поехали.
Когда он вышел на Соборной площади, порыв ветра заставил его зажмурить глаза. Со стороны площади Кордузио надвигались тучи, быстро сокращая желтый просвет, на фоне которого в наэлектризованном воздухе кружились листья и клубы пыли. На соборной паперти не было ни души. Немногие прохожие спешили по своим делам, держась рукой за шляпы. Антонио поднялся по ступеням и толкнул одну из боковых дверей.
Внезапно он очутился в безмолвном полумраке. Огромные колонны уходили ввысь к нервюрам свода. Чувствовался острый запах ладана и воска. Мраморный пол усиливал звук шагов, глухо отдававшихся где-то наверху.
