Наблюдения Байрона над откровенными, свободными нравами итальянского общества и его собственные связи с венецианками снабдили его достаточным материалом для веселого альковного фарса, являющегося кульминацией первой песни; однако с большим наслаждением Байрон описывал мать Дон Жуана, донну Инессу, очевидный намек на леди Байрон. Хотя она изображена как забавная пародия, можно уловить и нотку горечи:
Она имела ум математический,
Держалась величаво до жеманности…
(Перевод Т. Гнедич)
Ее ученость и чопорное совершенство стали темой нескольких строк. Но поскольку «она была, бесспорно, совершенна, но к совершенству свет и глух и нем», ее супруг, дон Хосе, «прямой потомок Евы, любил срывать плоды с любого древа». Сатира достигла высшей точки в куплете:
Мне очень, очень жаль, что за повес
Выходят замуж умные девицы.
Ну что же делать, если бедный бес
Ученым разговором тяготится?
(Перевод Т. Гнедич)
Описание ранних опытов Жуана подготовило читателя к забавной и правдивой сцене невинного обольщения шестнадцатилетнего юноши донной Юлией, двадцатитрехлетней замужней дамой. Однако здесь заключалось полушутливое-полусерьезное пуританское сожаление, любопытное и нечастое исключение из свободолюбивого цинизма автора. Это восклицание о том, что Платон своими идеями вымостил дорогу к аморальному поведению и поэтому сам не лучше сводника. А что касается Юлии, то она:
Она вздохнула, вспыхнула, смутилась,
Шепнула: «Ни за что!» – и… согласилась!
(Перевод Т. Гнедич)
Посвящение современным поэтам родилось после того, как Байрон от своего соотечественника узнал, что лауреат (то есть придворный поэт. – Л.М.) Роберт Саути распространяет о нем слухи. Чувствительный и подозрительный ко всему, что говорилось о нем в Англии, Байрон с негодованием написал Хобхаусу:
«Два года назад, вернувшись из Швейцарии, этот сукин сын заявил, что мы с Шелли создали Общество инцеста и всячески проповедовали свои принципы. Этот негодяй лгал, потому что они не были сестрами… И он солгал еще в одном: между нами не было никакой связи, я всего лишь был едва знаком с мисс К.».
Оттого что посвящение было написано остроумно и весело, оно не становилось менее горьким. Байрон фамильярно отзывался о «Бобе Саути» как об «эпическом отступнике» и клеймил всех представителей «озерной школы» за их верность идеалам тори. Байрон насмехался над «Литературной биографией» Кольриджа, который «объяснял народу метафизику, но лучше бы объяснил свою теорию».
Саути был для Байрона еретиком, защитником королей и тиранов, достойным стать наравне с «интеллектуальным евнухом Каслреем». Звание Саути «лауреат» Байрон зарифмовал с «продажным и презренным Искариотом». Поэт добавил: «Сомневаюсь, что «лауреат» и «Искариот» – хорошая рифма…»
Тем временем Маргарита Коньи, «La Fornarina» или жена булочника, поселилась в качестве домоправительницы во дворце Мосениго, где железной рукой управляла слугами и уменьшила расходы вдвое. Хвастаясь Муру своей свирепой венецианской возлюбленной, с «лицом как у Фаустины и фигурой Юноны, высокой и деятельной, как пифия, со сверкающими глазами и рассыпавшимися по плечам в лунном свете волосами, одной из тех женщин, которые способны на все», Байрон писал: «Уверен, если я вложу ей в руку кинжал, она вонзит его туда, куда я ей скажу, и даже в меня, если я нанесу ей оскорбление. Мне нравятся такие животные, и могу с уверенностью сказать, что всем другим женщинам предпочитаю Медею».
Но через некоторое время Маргарита стала неуправляемой. Байрон писал Меррею: «…если я начинаю сердиться, она всегда рассмешит меня какой-нибудь деревенской шуткой. Цыганка знает об этом и осознает свою способность убеждать, причем все ей удается успешно, как и всем женщинам…» Байрон говорил, что Маргарита была красива «в своем фацциоло, платье, которое носят представительницы низших классов, но, увы, мечтала о шляпке и перьях… Я бросил шляпку в огонь, однако мне надоело сжигать ее наряды, с такой быстротой она их покупала, поэтому она вскоре добилась своего». Однажды когда Байрон направился в Лидо и попал в шторм, то по возвращении обнаружил Маргариту «на ступенях дворца Мосениго на Большом канале. В ее больших черных глазах сверкали слезы, а черные мокрые волосы разметались по плечам… Ее радость при виде меня была смешана с яростью и напомнила мне о тигрице над своими детенышами».
