Чтобы довести поскорее дело до конца, Поссевин начал хлопотать об уступке Иоанну хотя бы только незначительной доли Ливонии. Так как Баториевы послы, согласно своей инструкции, уступки этой сделать не могли, папский посол обратился за согласием по этому пункту к Замойскому[923].
В то время как Поссевин ждал ответа от польского канцлера, совещания между Баториевыми и московскими послами шли своим чередом. При этом возник сильный спор по поводу Швеции. Уже во втором заседании Баториевы послы предъявили требование, чтобы в мирный договор был включен также шведский король. Между последним и польским королем существовали тогда, вследствие успехов шведского оружия в Ливонии, весьма натянутые отношения[924], но Баторий, по совету Поссевина, стал выдавать себя за союзника шведского короля, чтобы казаться в глазах московского царя еще более опасным противником. Кроме того, Баторий интересовался примирением Швеции с Москвой еще и потому, что желал хоть на короткое время задержать успешные действия Шведов в Ливонии[925]. У Поссевина был другой расчет: он полагал, что московский государь выберет его посредником при ведении переговоров о мире со Швецией; он, Поссевин, устроит этот новый мир, вследствие чего авторитет Рима еще более усилится[926]. Однако в своем расчете папский легат ошибся. Иоанн не желал вовсе мириться с шведским королем: напротив того, он собирался вести с ним особенно энергично войну, помирившись с Баторием. Поэтому царь и запретил строго своим послам, как об этом мы говорили выше, включать в условия мирного договора Швецию. Послы поступили согласно своей инструкции. Они решительно отвергнули это требование Баториевых послов, приводя совершенно основательные тому доказательства: они посланы договариваться о мире с польским королем, а если шведскому королю желательно мириться с их государем, то он должен послать к нему своих послов[927].
Баториевы послы умышленно раздували вопрос о Швеции, чтобы затянуть переговоры и выиграть таким образом во времени, которое нужно было им для сношений с Замойским. К последнему они должны были обращаться в тех случаях, когда полномочия их, определенные инструкцией, оказывались недостаточными[928].
После устранения вопроса о Швеции оставалось теперь самое трудное дело – решить вопрос о Ливонии.
Мы говорили выше, что Поссевин хлопотал перед Замойским об уступке хотя бы и незначительной части ее Иоанну, выражая свое мнение об этой уступке весьма осторожно, так как он знал, что Баторий и Замойский вооружались против этой уступки самым решительным образом[929]. Между тем, сверх ожидания, оказалось, что канцлер готов пойти на эту уступку. Он был напуган успехами Шведов в войне с Москвой: они захватили города, которые Речь Посполитая считала своими.
Вследствие этого ему показалось необходимостью поскорее заключить мир с московским государством, чтобы затем лучше можно было готовиться к войне со Швецией и, с оружием в руках, отстаивать против нее свои ливонские владения.
Напуган был польский гетман и известиями о том, что в Новгороде собираются московские войска с намерением идти на помощь Пскову[930].
Все эти обстоятельства побудили Замойского отправить в Запольский ям своего родственника Жолкевского с предложением уступки Иоанну ливонских крепостей: Нейшлосса, Серенска, Лаиса и Нейгауза (Новгородка Ливонского), если за Речью Посполитой останутся Великие Луки, Заволочье, Невель, Себеж и Велиж и если мир будет тотчас же заключен самими московскими послами, т. е. если они не будут обращаться по этому поводу за инструкцией к своему государю[931].
Это предложение сильно смутило Поссевина, тем более что он одновременно получил от Замойского письмо, в котором канцлер требовал безусловно уступки всей Ливонии[932]. Жолкевский сделал свои сообщения Поссевину устно, вследствие чего у последнего явилось опасение, что Замойский легко может от своих слов отказаться. Во-вторых, Поссевину было известно, что уступки в Ливонии могут быть сделаны только с согласия сейма. Поэтому-то он и предлагал отложить решение этого дела до тех пор, пока не соберется сейм, на который московский государь пришлет своих послов, ибо папский дипломат надеялся, что ему удастся склонить Иоанна к этому во время вторичного посещения московского царя. Действовать же так, как предлагал Замойский, через Жолкевского, показалось дипломату-иезуиту и легкомысленно, и опасно. Канцлер рассчитывал на свое влияние на сейм: он надеялся на то, что ему удастся склонить сейм к принятию тех уступок, которые были сделаны в Ливонии. Но Поссевин опасался, что они будут отвергнуты сеймом. В таком случае он, посредник, навлечет на себя гнев московского царя, уронит авторитет папы, скомпрометирует весь свой орден и повредит тому делу, разрешение которого составляло главную цель его помыслов и деятельности, помешает распространению католичества в московском государстве
