Тогда переговоры возобновились и ведены были опять с прежним жаром и упорством с той и другой стороны. Баториевы послы потребовали для себя Себежа, но Москвитяне сильно против этого возражали; они заявили, что уступят целиком Велиж королю, если их государю будет возвращен Себеж[945]. Так это дело было наконец и улажено[946].
Но спор из-за территориальных владений не кончился этим; напротив того, он еще раз сильно разгорелся. Баториевы послы предъявили требование, чтобы уступлены были их королю те ливонские замки, которые в войне с Русскими заняли Шведы. На это со стороны московских послов последовал ответ, что у них нет наказа даже говорить об этом, а и подавно они не имеют права принимать по этому поводу какое-нибудь решение[947]. При этом они приводили совершенно основа тельный мотив, что их государь не может уступать того, чем он не владеет[948].
Сопротивление Русских по этому пункту сильно раздражало Замойского. Он стал подозревать существование тут интриги Поссевина. Канцлеру казалось, что папский посол собирается при помощи упомянутых замков помирить Швецию с Москвой во вред Речи Посполитой[949]. Поэтому он увещевал своих послов энергически отстаивать это требование. Однако они не могли последовать совету своего руководителя. Спор затягивался слишком долго, а между тем он не представлял существенной важности, ибо касался призрачного права на владение тем, что находилось в руках третьего претендента, каким являлась в данном случае Швеция. Приходилось поступить так, как указывала послам инструкция самого Батория, т. е. опротестовать только притязания московского государя на владение этими замками[950], на что согласился и Замойский[951]. Теперь надобно было определить границу владений той и другой стороны, что представлялось делом нелегким, ибо не было с точностью известно, какие замки в Ливонии находятся еще в руках Русских и какие захватили уже Шведы. Замойский и Баториевы послы старались решить вопрос о разграничении самым определенным образом. Они опасались, чтобы Русские не утаили какого-нибудь замка под тем благовидным предлогом, что они полагали, будто этот замок взят уже Шведами[952]. Кроме того, опасение Замойского и Баториевых послов возбуждал также еще и будущий сейм, перед которым они должны будут дать отчет в своих действиях. Война решена была сеймом только потому, что он желал отнять у московского государства Ливонию, и животрепещущий вопрос о Ливонии мог вызвать поэтому целую бурю на сейме[953]. Вследствие всего этого прения о демаркационной линии отняли у договаривающихся сторон немало времени, а самое дело потребовало немало труда, пока найдено было наконец соглашение[954].
Московские послы представили список ливонских городов и замков, уступаемых Речи Посполитой, и эти города и замки, каждый в отдельности, были внесены в договорные грамоты. Что же касается крепостей, занятых Шведами, решено было в договор их не включать, как того требовали московские послы, но вместе с тем принять от Баториевых послов заявление, что Речь Посполитая не отказывается от владения ими и что спор из-за них с московским государством не повлечет за собою нарушения заключаемого договора[955].
Так, наконец (только 6-го января), после долгих споров разрешен был вопрос о территориальных уступках. Оставалось еще определить, в каком виде и каким образом отдавать уступаемые города и крепости, что вызвало также немало пререканий. Завоевав какую-нибудь крепость в Ливонии, Иоанн приказывал строить здесь церковь. Кроме того, некоторым церквам царь пожаловал значительный поземельные угодья[956].
Таким образом, в Ливонии было немало православных святынь, и судьба их сильно интересовала московских послов. Опасаясь, чтобы с переходом страны во власть католиков православные святыни не подверглись какому-нибудь поруганию, они стали домогаться отдачи им всех священных предметов и свободного пропуска из Ливонии в пределы московского государства для всех православных священнослужителей. Некоторые из Баториевых послов возражали против этого. Но Поссевин, желавший, по выражению католического историка, очистить поскорее страну от схизмы
