- И вы нас отпустите? - с надеждой спросила я, хотя сознавала, что вопрос прозвучит наивно.
Он холодно усмехнулся одними уголками губ.
- Вынужден вас огорчить. Письмо будет доведено до сведения вашего мужа, но вы останетесь здесь. И если в течение нескольких дней Александр дю Шатлэ не оценит отеческую заботу консула, вас переведут в тюрьму.
- В Алансон? - вскричала я в ужасе.
- Да. Именно туда.
Он смотрел на меня очень спокойно, очень холодно, ни один мускул не дрогнул у него на лице. Глядя на него, можно было понять, что будут бесполезны и мольбы, и просьбы, и слезы. Я имела дело с каменным человеком.
- Совершенно напрасно, сударыня, это бессмысленное сопротивление. Ваш муж должен осознать, что иного выхода у него нет. Генерал Бонапарт требует не так уж многого - всего лишь слова чести и обещания, что герцог никогда больше не возьмется за оружие. Вас навсегда оставят в покое.
- И что же… он должен будет служить корсиканцу?
- О, это зависит от желания герцога, - с холодной любезной улыбкой ответил Эдувилль. - Хотя, не скрою, консул хотел бы видеть у себя таких людей, как ваш супруг. Они украсили бы республиканскую армию. Говорят, герцог дю Шатлэ десять лет воевал в Индии. Если это правда, то о многом свидетельствует.
Я молчала, до боли ломая пальцы. Меня тошнило от отвращения к этому человеку. Эдувилль казался мне злобной мумией; бывали моменты, когда я сгорала от желания расцарапать ему лицо. Едва сдерживаясь, я спросила:
- Так что же я выиграю, согласившись написать письмо? Поймите, генерал, прежде чем шантажировать своего мужа и писать ему под вашу диктовку, я должна знать, что получу взамен.
- Вы выиграете время - целых четыре дня.
- Отпустите хотя бы Филиппа, моего сына. Позвольте, чтобы моя горничная увезла его, и я сделаю все, что…
С ледяной улыбкой на устах Эдувилль произнес:
- Успокойтесь, гражданка. Я не торгуюсь с вами. Вы и ваши дети арестованы как враги Республики, а Республика не ведет переговоры с врагами, она им приказывает.
Я вспыхнула, оскорбленная этим наглым выпадом. Этот генерал что же, принимает меня за идиотку? Письмо, о котором он просит, будет ударом по чести Александра, а я, хотя и злилась на своего мужа, была очень далека от желания вмешивать в наши размолвки синих. Синих я ненавидела.
- Значит, - сказала я резко, - вы предлагаете мне написать письмо мужу и считаете, что четыре дня здесь меня удовлетворят?
- Четыре дня здесь, а не в Алансоне. Многие дамы по достоинству оценили мое предложение.
- Они, должно быть, не вполне вас поняли.
- Нет, они просто не такие закоренелые роялистки, как вы. Вы, по всей видимости, сочувствуете делам своего мужа.
Он качнул головой.
- Гражданка, не вам первой мне придется напомнить, что вы сейчас не герцогиня, а обыкновенная заключенная, и что перед вами стоит не лакей из вашего любимого Версаля, а…
- Не вам говорить о Версале! - вскричала я запальчиво. - Вы знакомы с ним не дальше конюшни!
Я тут же испугалась того, что произнесла. Генерал некоторое время молчал, потом обнажил зубы в зловещей улыбке:
- Вот как? Стало быть, мы подвергнем ваш роялизм испытанию.
Он двинулся к двери, и я, преисполненная недобрых предчувствий, подалась вслед за ним. Распахнув дверь, генерал приказал:
- Сержант и начальник полубригады, войдите.
Два унтер-офицера вошли, щелкнув каблуками.
- Возьмите ребенка, - велел Эдувилль, кивком указав на кроватку, в которой дремал больной Филипп.
- Как это? - воскликнула я, бледнея от страха. - Что вы хотите делать?
- Я хочу отправить вашего сына в приют. Там он будет избавлен от преступного влияния отца и матери.
- Боже! - только и смогла выговорить я.
Филиппа - в приют?! Мороз пробежал у меня по коже. Я помнила, как поступали в приюте с Жаном. Но Жану было хотя бы семь лет, а Филиппу нет еще и трех. Он простужен. Да он не вернется оттуда живым! Гордость, достоинство, негодование - все было перечеркнуто этой ужасной мыслью. Потрясенная, я загородила солдатам дорогу.
- Нет! Нет! Ни за что!
Повернувшись к генералу, я выкрикнула:
- Конечно, я напишу, что угодно, я что угодно сделаю! Оставьте ребенка в покое. Он такой еще маленький. Прошу вас! Что вы хотели, чтобы я написала? Пусть это будет даже послание в ад, я напишу его, только не причиняйте зла Филиппу!
