- Сброд! Грязный сброд! - повторяла старуха громким голосом, в котором клокотали невыразимые гнев и отвращение. - Вы поплатитесь когда-нибудь за то, что прикасались к тому, на что даже смотреть не вправе!
На миг меня охватил ужас; полагая, что взбешенный сержант убьет Анну Элоизу на месте, я в бессознательном порыве бросилась ей на выручку. Чьи-то руки удержали меня.
- Куда вы? Господь с вами! - Я узнала голос Маргариты. - Остановитесь! Предоставьте старую даму её судьбе!
- Но она так неосторожна! Они убьют её!
- Пусть лучше убьют её, чем вас!
Она повела меня наверх, все время выговаривая мне за то, что я посмела подняться с постели.
- Мне уж и на минуту нельзя вас оставить без присмотра! Не ведите себя, как дитя! Вы должны заботиться о себе!
Я остановилась, сделала несколько безуспешных попыток расцепить кольцо ее рук и, наконец, оставила это.
- Почему они подожгли парк? - спросила я с болью в голосе.
- Почему? Да для того, чтобы сделать нам хуже, милочка! Они ничего другого не умеют, кроме как портить жизнь тем, кто лучше их!
Маргарита произнесла это с ненавистью. Ее лицо побагровело, а это всегда было свидетельством крайней степени раздражения.
- Негодные люди! Ни строить, ни работать не умеют, им бы только рушить да убивать! Глаза бы мои на это не смотрели! Стара я становлюсь для таких вещей… Мне все думалось: вот-вот кошмары эти закончатся. Ведь несколько лет прожили почти спокойно. И нате вам, пожалуйста! Нельзя этих людей допускать до власти, никак нельзя!
Я перебила ее, с трудом выговорив:
- Что с виконтом? Они поймали его?
- Если бы поймали, то не бесновались бы так!
Словно в полусне, я попыталась сделать шаг назад:
- Мне нужно, Маргарита. Отпусти меня… Надо встретиться с Брюном, поговорить с ним. Нельзя же позволить им уничтожить все… Если я объясню ему, что мы не виновны, он поймет. Ведь мы же сдались.
Маргарита снова удержала меня.
- Что за ребячество, мадам? Вы разве ему еще вчера этого не объяснили? Он такой же мерзавец, как все, этот ваш Брюн! Идемте! Вам рожать скоро. Не думайте ни о чем, кроме этого… Я о вас позабочусь. Скоро и повивальная бабка появится, хотя в нынешние времена даже это роскошью стало.
Я снова закашлялась, а когда приступ кашля прошел, почувствовала себя такой слабой, что не могла сопротивляться Маргарите. Я поняла: наступил тот час, когда от меня уже ничто не зависит, и я ни во что не могу вмешаться. Напротив, теперь именно я от всего буду зависеть. И, конечно же, мне нужен был покой.
Мы сделали еще несколько шагов, поднимаясь по лестнице, и в этот миг что-то заструилось по моим ногам. Отошли воды… Остановившись, я взглянула на Маргариту глазами, полными страха, и насилу выговорила:
- К-кажется… да, кажется, повивальная бабка мне будет нужна немедленно.
К вечеру следующего дня я почувствовала, что боли становятся невыносимыми. Они и так нарастали с каждым часом, но, когда рассвело, я уже едва могла сдержать крик. Схватки были длинны, необыкновенно мучительны; я боролась с ними, судорожно ища опору для рук и ног, впиваясь ногтями в ладони. Я искусала себе губы. Пот градом струился по моему лицу. Было очень жарко, даже душно, потому что повивальная бабка развела сильный огонь в камине и говорила, что так и должно быть. Она варила на огне какие-то травы, от тяжелого и пряного запаха которых меня тошнило. Я почти задыхалась. Мне все время хотелось пить.
Когда боль на какое-то время отпускала меня, я слышала, как шепчутся в соседней комнатке повитуха со своей дочерью-помощницей: о том, что комнаты во дворце разграблены, что Брюн арестовал чуть ли не двести человек и грозит им казнями. Среди арестованных - Люк, Жан Мари, Бранш-Дор, даже Брике… Я даже подозревала, что женщины опасаются говорить обо всем, боятся, что я услышу. Потом, когда приходила новая схватка, я забывала об их беседах. Мне хотелось лишь одного: поскорее бы все закончилось.
Целые сутки! Давно уже у меня не было таких родов, по крайней мере, после Жанно - точно ни разу. Мне казалось, я уже имею опыт в таких делах, но на этот раз ничто не помогало. Я и боролась с болью, и открывалась ей навстречу, зная, что, чем меньше ей противишься, тем легче, но все было напрасно. Я мучилась, но дело не продвигалось. Страх заползал мне в сердце: и мне, и повитухе давно было ясно, что ребенок лежит неправильно, поджав ножки к животу, ягодицами вперед… Господи, как же ему родиться? «Не беспокойтесь, сударыня, - сказала мне повитуха, едва обнаружив это, - мне приходилось с таким справляться!» Однако я сильно сомневалась, что ее опыт был счастливым, и, главное, не чувствовала в себе самой достаточно сил, чтобы бороться за удачный исход.
