Не выпуская его из кадра, оператор применил телескопическую приставку. Лицо Пруса приблизилось и заняло большую часть экрана. В остальной его части умещалось окошко, через которое была видна голова любезно улыбающейся кассирши.
— Молодец, Синельник, такой кусок сработал без монтажа! — прокомментировал Максимов.
На стойку стали ложиться пачки купюр разного достоинства, оклеенные крест-накрест полосками бумаги. Пачек было много, и все они исчезали в бездонной глубине сумки, куда их сгребал Евгений Адольфович. Его водянистые глаза провожали взглядом каждую пачку.
Отчетливо помню, что блеск его глаз навел меня на мысль: «Какая страшная концентрация алчности в одном человеке!»
Оператор снова сменил объектив, и фигура Пруса появилась на экране в полный рост. Стало понятно, почему сюжет не подошел для киножурнала. Не только по техническим причинам, как великодушно информировал Сотниченко директор студии. Во всей фигуре Пруса, его позе (сгорбленная спина, жадно орудующие руки, трясущаяся от старости голова) было столько неприглядного, откровенного натурализма, что сцена вызывала отвращение.
Рядом с Евгением Адольфовичем, протягивая руку, стояла заведующая сберегательной кассой. Зинаида Андреевна что-то говорила. По движению губ я не смог понять ничего, кроме одного слова, повторенного несколько раз: «Поздравляю». Но Евгений Адольфович, неловко отмахнувшись от нее, повернулся спиной и стал застегивать сумку.
Синельник повел камеру вправо, в сторону от сребролюбивого старца. Вот тут-то и произошла перебивка, давшая мне повод для нелицеприятного разговора с Максимовым. Изображение сбилось, перескочило с фигуры Пруса, но не вправо, а куда-то поверх перегородки и остановилось уже на рифленом панно, которое украшало стену операционного зала.
Затем последовал черный провал, сменившийся общим видом центральной сберегательной кассы, отснятым с улицы. Последние сухие листья падали с голых деревьев. Камера проследила за одним из них. Он упал на асфальт и слегка вздрагивал в потоке холодного воздуха.
Пленка закончилась, проектор тарахтел вхолостую, отбрасывая на стену сноп яркого света…
Можно только догадываться, что было на вырезанных кадрах. В одном я абсолютно уверен: Максимов, будучи замешанным в убийстве, не оставил бы своего изображения на пленке. Самый изворотливый преступник не станет вести такой рискованной игры — всему есть границы. Скорее всего, отсутствующие кадры частью захватили самого Евгения Адольфовича и частью — посетителей сберкассы. Если верить незнакомке, побывавшей в архиве до меня, ей нужны были фотографии Пруса — и только Пруса! А вдруг есть какая-то связь между посетительницей архива и мужчиной, который интересовался дедом Татьяны Обуховой? Ведь и там и здесь речь идет о фотографии, причем одного и того же человека.
С позитивной пленки снимков не сделаешь — необходим целый ряд промежуточных операций, за которые возьмется не каждый фотолюбитель. Допустим, что кинопленка женщине в самом деле была нужна для изготовления фотографии, которую незадолго до смерти Пруса показал Тане Обуховой мужчина в очках. Могло так быть? Вполне. Исходя из этой посылки, я поручил Сотниченко опросить возможно большее количество фотографов-профессионалов: не приходилось ли им в период с конца декабря до Нового года делать на заказ фотографии с позитивной кинопленки?
Ведь кто-то делал тот нестандартный снимок!
Оказывается, последние слова я произнес вслух. Дочь отрывается от учебников и удивленно смотрит на меня:
— Папка, ты что?
Я виновато улыбаюсь: все в порядке. Она укоризненно качает головой и снова склоняется над книгой.
А я возвращаюсь к нашей версии.
Не исключая связи: преступник — архив студии — гость Татьяны Обуховой, я, в ожидании результатов от Сотниченко, временно сбрасываю ее со счетов и сосредоточиваю внимание на истории с ключами. Со времени последней встречи с Фроловым она беспокоит меня все больше.
Итак, существуют два ключа: один всегда был у Геннадия Михайловича, а второй висел на гвозде у входной двери. Думается, что есть еще и третий ключ — дубликат второго. Напрасно Фролов боялся, что я припишу авторство этого варианта ему. Автор — Соловьев. Он сделал все возможное для проверки этой версии. Я говорю «все возможное», а надо было бы сказать «почти все», потому что сегодня я решил опросить не отдельных клиентов Фролова, как это сделали наши предшественники, а тех, чьи электробритвы поступили в ремонт до седьмого января и возвращены владельцам после убийства Пруса. Геннадий Михайлович не помнит, когда видел второй ключ в последний раз, а седьмого января он уже висел на месте и в числе всей обстановки мастерской был внесен в протокол работниками милиции.
