— У вас есть основания думать о его родных лучше?
— Оснований вроде нет, — сказал Фролов и нерешительно добавил: — Знаете, я перестал ему верить.
— Почему?
— В последнее время трудно было понять, когда он говорил правду, а когда лгал. Стал он мне рассказывать о своей дочери и внучке, а мне не верится. Не верится — и все тут. Дай, думаю, проверю, и предложил себя в качестве посредника. Сказал, что встречусь с его дочерью и постараюсь пристыдить ее. Как я и ожидал, он отказался.
— Забавно, — сказал Скаргин. — Прус верил вам больше, чем кому бы то ни было, а вы ему нет, да еще и проверяли. Скажите, Геннадий Михайлович, вы так и не познакомились с его родственниками?
Фролов отрицательно покачал головой.
— И все же, почему он доверился именно вам? — спросил Скаргин.
— Скорее всего, потому, что других знакомых у него не было. Или не доверял никому, кроме меня. Гадать можно долго.
— Это не ответ, — заметил Скаргин.
— А другого у меня нет.
— Как все это происходило?
— Вы имеете в виду сберкнижки? — уточнил Фролов.
— Да. Расскажите со всеми подробностями.
— В тот день Евгений Адольфович появился рано. Остановка троллейбуса, на котором я каждое утро езжу на работу, находилась в квартале отсюда. Прус знал это и ждал меня на остановке. Мы вместе пошли к мастерской. Я открыл дверь. Прус уселся на стул — он всегда садился на один и тот же стул, ближний к витрине. Не знаю, что он видел своими подслеповатыми глазами, но сидел он всегда лицом к улице и наблюдал за прохожими. Посетителей с утра не было. Я начал разбираться в квитанциях. Прус помолчал немного, очевидно, не решаясь начать, потом набрался духу и сказал: «Какой же я подлец, Геннадий Михайлович!» Я опешил. Отложил квитанции и спросил: «Почему?» — «На протяжении двух лет, — начал Евгений Адольфович, размахивая руками и брызгая слюной, — я обманывал вас. Но сегодня пришло время сказать правду. Вы стали мне ближе, чем родственники, и я расскажу вам все. Я не сирота, и мои дети не погибли во время войны, как я говорил раньше. У меня есть дочь Лена и внучка, которую зовут Таней…» Потом он перешел к перечислению всех своих обид и несчастий. Как всегда в таких случаях, он долго изливал свою желчь, перечислял причины, из-за которых вынужден вести полуголодное существование. Не помню, говорил я вам или нет: Прус умел разжалобить. В тот раз он использовал свои способности в полную силу. Сначала мне было интересно, я был заинтригован, но в какой-то момент подумал, что он просто-напросто разыгрывает меня: слишком театральными были жесты, слишком невероятным казалось то, что он говорил. Когда он начал рассказывать о деньгах, о сберкнижках, как-то само собой получилось, что я оборвал его. Причем грубо. Он понял, что я не верю ни одному его слову, выхватил из кармана сберегательные книжки и в раскрытом виде показал мне. Припоминаю, что одна книжка была на семнадцать тысяч рублей, а другая на четыре, но четыре тысячи были уже сняты со счета.
Фролов замолчал, будто заново переживая описанную сцену. Скаргин вывел его из задумчивости:
— Что еще он говорил о причинах своего доверия к вам?
— Говорил, что я порядочный человек, что он знает меня много времени, что я добрый и умный. Не забыл упомянуть и о том, что я почти имею юридическое образование.
— Кстати, почему вы не окончили университет?
— Я учился заочно, а работал на стройке штукатуром. Произошел несчастный случай — зацепило левую руку подъемником. Сначала осколки кости вынимали, потом ломали заново, потому что рука неправильно срослась. Полгода в гипсе ходил. Походил-походил и бросил университет. Понимал, что глупость делаю, а пересилить себя не мог.
— Но в глазах Пруса вы были почти юристом?
— Видимо, так. Первое время он часто расспрашивал меня об учебе, как будто хотел поймать на противоречиях, а позже, видно, уверился в том, что я говорил правду.
— Как вы реагировали, когда он показал вам сберкнижки?
— Я сразу спросил: «Зачем вам такие деньги, Евгеньич? У вас есть дочь, внучка. Отдайте им». Он аж задрожал от возмущения: «Я ненавижу их, а они ненавидят меня!» Я сделал вид, что просматриваю квитанции, а сам думаю, как бы переубедить старика. Вдруг он говорит мне: «Может быть, вы и правы. Я не буду скрывать от них свои накопления». Я хотел было выразить свое одобрение, а он уточняет: «А деньги они все равно не получат». Спрашиваю: «Зачем же тогда рассказывать?» Он отвечает: «А пусть моя доченька помучается. Тратить она научилась, а вот зарабатывать никак не научится. Гулять, по ресторанам шляться и дурак может, а вот заработать копеечку, сэкономить рублик — это наука. Деньги — они только к деньгам идут. Думаете, деньги трудом делают? Деньги делают деньгами!» Я и не подозревал, что старик может такое нагородить, хотел было его выгнать, но что-то заставило меня остановиться.
