Скаргин поднялся по ней, прислушиваясь к тому, как под ногами лязгают ступени, остановился у обитой дермантином двери пятой квартиры, постучал по деревянной раме, но звук вышел слишком глухой. Пришлось стучать вторично, на этот раз в окно, занавешенное тяжелой непроницаемой портьерой.
«Сюда не так-то просто попасть, — отметил Скаргин, безуспешно стараясь уловить хоть слабый звук за дверью. — Случайных гостей здесь, как видно, не жалуют».
Он снова постучал. Краешек портьеры колыхнулся, и в образовавшейся щели появилось женское лицо.
— Вам кого? — Слов слышно не было. Скаргин угадал вопрос по движению губ.
— Обухову Елену Евгеньевну, — почти прокричал он в стекло.
Лицо исчезло. Скаргин услышал, как из прорези вынимают цепочку, открывают замок.
Дверь отворилась. На пороге стояла женщина средних лет. Дневной свет безжалостно высветил ее чрезмерно накрашенное лицо.
— Я — Обухова. Кто вы такой?
Скаргин протянул удостоверение. Женщина глянула на него вроде мельком, но, подняв глаза, прищурилась:
— Скаргин, значит? Владимир Николаевич? Великолепно! Ну, проходите, раз пришли.
Она сделала шаг назад. Щелкнула выключателем.
Лампа под большим оранжевым абажуром осветила комнату, столь насыщенную яркими красками, что у Скаргина зарябило в глазах.
— Нравится? — спросила Обухова, судя по тону, не сомневавшаяся, что это не может не нравиться.
— Сейчас абажуры снова в моде, — не стал разочаровывать ее Скаргин.
— А вы разбираетесь! — оценила Елена Евгеньевна. — Великолепный абажур, старинный! Я купила его всего за пятьдесят рублей. Уникальная вещь!
Старый абажур действительно вписывался в интерьер комнаты-кухни. О том, что эта комната является одновременно и кухней, свидетельствовали только холодильник и газовая плита. Все остальное — стулья, стол, шкафчики, большой мягкий диван, двери и окно — было задрапировано, увешано, закрыто ковриками, плоскими, похожими на блины подушечками, салфетками, полосатыми половичками, скатерками, чехлами. Все это, украшенное зелеными листьями, белым горошком, алыми розами, синими гвоздиками, желтыми ромашками, устилало пол, ползло по стенам, подступало к потолку — настоящая текстильная вакханалия.
— Что ж вы стоите? — спросила Обухова. Это у меня кухня. Проходите в комнату.
В комнате стоял застарелый запах табачного дыма, дезодоранта и одеколона. Этот сложный букет запахов смешивался со слабым запахом воска, которым был натерт паркетный пол, почти полностью закрытый большим, во всю комнату, черно-красным ковром.
Обухова предложила Скаргину сесть, извинилась и вышла в соседнюю комнату, задернув за собой шелковую занавеску.
— Минуточку, — донеслось оттуда. — Вы не скучайте. Поставьте, если хотите, пластинку. Только иголку, смотрите, не сломайте…
Скаргин осмотрелся. Справа от софы, на краешке которой он устроился, в простенке между двумя окнами, стояло глубокое кресло. На подлокотнике лежал журнал мод с элегантно одетыми мальчиком и девочкой на обложке. Рядом, под зеленым колпаком, горела лампа. Над креслом, прямо к стене, был прибит настоящий корабельный штурвал; на его облагороженных лаком спицах застыли тусклые блики электрического света.
Напротив софы стоял сервант. Две его открытые полки были заставлены хрустальной посудой. Хрустальная ваза стояла и на журнальном столике у стены. Здесь же — два низких кресла, длинная подставка из темно-коричневого дерева, на которой поместился телевизор с огромным экраном, проигрыватель и стопка пластинок. Дальний угол комнаты украшал отшлифованный и покрытый лаком двухметровый кусок древесного ствола — тотем с изображением сурового лика неизвестного божка.
В углу, едва различимая в полутьме, стояла пустая бутылка из-под водки.
Послышался шорох, и в комнату, распространяя запах дорогих французских духов, вошла Обухова.
Она успела переодеться. Эффектное темно-синее платье облегало ее тело; волосы, напоминающие цветом старинные медные монеты, были распущены по плечам. Она присела к журнальному столику, закинула ногу на ногу.
Скаргин тщетно старался найти сходство между Обуховой и ее отцом. Ничто в лице Елены Евгеньевны не напоминало отталкивающей внешности Пруса. Странное дело, но сейчас и голубые тени на веках, и щеки, покрытые гримом, и ярко-малиновые блестящие губы, и глаза, подчеркнуто густо подведенные тушью, казались естественными в своем косметическом совершенстве.
