– Вы предельно ясно растолковали, как вы здесь оказались. Записи судового журнала подтверждают каждое ваше слово. Но, разумеется, журнал проще простого подделать.
Ни один мускул не дрогнул на лице Нормана. Он уставился себе под ноги и, казалось, ничего не слышал. Прошло какое-то время, прежде чем он поднял голову и небрежно пробормотал:
– У вас нет никаких оснований в чем-либо меня подозревать.
„Зачем он это сказал?“ – подумал Капитан. Норман же тотчас добавил:
– Мой груз должен быть доставлен в английский порт.
Последнее слово он произнес с хрипотцой. Капитан задумался: „Он прав. Искать тут нечего. И у меня нет оснований его подозревать. Но зачем же тогда стоять в тумане под парами? И почему, заслышав наше приближение, он не подал никаких признаков жизни? Значит, совесть у него нечиста, а как иначе? Заметив лотовых, он вполне мог понять, что это военный корабль.
Действительно – почему? А что, если я спрошу его напрямик и посмотрю на его реакцию? – продолжал размышления Капитан. – Так или иначе он себя выдаст. Да, тип запойный, это точно. Пить-то пьет, но ловко врать это ему не мешает“. Капитан был из тех, кого необходимость уличать во лжи тяготила нравственно и едва ли не физически. Он весь сжимался от презрения и отвращения, и одолеть их ему не давала даже не высокая нравственность, а скорее темперамент.
Поэтому он вышел на палубу, где в официальном порядке собрал для инспекции команду корабля. Именно такими он их себе и представлял, слушая доклад боцмана. И отвечая на его вопросы, они точно придерживались истории, изложенной в судовом журнале.
Он дал им разойтись. Впечатление складывалось такое: все как на подбор; каждому пообещали пригоршню монет, если все пройдет гладко; все немного встревожены, но не напуганы. Похоже, никто не проболтается. За свою жизнь они не опасались. Слишком хорошо они знали Англию и английские порядки!
Он встревожился, заметив, что рассуждает так, будто смутные сомнения уже переросли в уверенность. Хотя на деле для его умозаключений не было ни малейших оснований. Им просто нечего скрывать.
Он вернулся в штурманскую рубку. Норман оттуда так и не выходил; едва заметная перемена в осанке, более дерзкий взгляд остекленевших голубых глаз навели Капитана на мысль, что парень урвал-таки возможность сделать глоток-другой из припрятанной где-то бутылки.
Он также заметил, что, встречаясь с ним взглядом, Норман делает нарочито удивленное лицо. По крайней мере оно казалось нарочитым. Ничему нельзя доверять. И тут англичанин с ошеломляющей ясностью ощутил, что все это – сплошной обман, прочный, как стена, и до правды не докопаться. Ему даже померещилась уродливая гримаса этой убийственной лжи, поглядывающей на него с циничной усмешкой.
– Полагаю, – заговорил капитан неожиданно, – вас удивляют мои разбирательства, но ведь я вас и не задерживаю, верно? Вы же не рискнете уйти в таком тумане?
– Да я понятия не имею, где мы, – убедительно выпалил Норман. – Ни малейшего.
Он осмотрелся, будто впервые видел рубку и все ее содержимое. Капитан поинтересовался, не заметил ли он какие-либо необычные дрейфующие объекты.
– Объекты! Какие еще объекты? Мы несколько дней пробирались вслепую, на ощупь.
– На нашем пути туман иногда прояснялся, – заметил капитан. – Мы кое-что обнаружили, и вот что я об этом думаю.
И он вкратце рассказал ему свою версию. Капитан услышал резкий, как сквозь сжатые зубы, вдох. Норман стоял, опершись рукой о стол, не шелохнувшись, не говоря ни слова. Стоял как громом пораженный. Затем выдавил нелепую улыбку.
Или Капитану она показалось нелепой. Имело ли это значение или было пустым кривлянием? Он не знал, уверенности не было. В этом мире не осталось правды, она словно растворилась, поглощенная чудовищной подлостью, в которой этот человек был виновен. Или не виновен.
– Вот так по-своему некоторые и понимают нейтралитет. Расстреливать таких мало, – выдержав паузу, сказал Капитан.
– Да, да, да, – поспешно согласился Норман, а затем добавил неожиданно мечтательно. – Впрочем…
Притворялся ли он пьяным или, наоборот, пытался выглядеть трезвым? Взгляд его был прямым, но каким-то остекленевшим. Из-под пшеничных усов видны были плотно сжатые губы, но они подергивались. Или не подергивались? И почему он кажется таким поникшим?
