Главный встретил его на юте. Его фигура темным пятном парила в тумане, окруженная размытыми очертаниями корабельной оснастки. Это был крепко сбитый, бородатый Норман в расцвете лет. На голове его плотно сидела кожаная фуражка. Руки он держал глубоко в карманах кожанки. Не вынимая рук, хозяин объяснил, что в рейсе живет в штурманской рубке, и небрежным шагом повел туда Капитана. Добравшись до расположенной под мостиком двери, он слегка покачнулся, но выправился и распахнул дверь. Словно ненароком подперев плечом стену, он уставился пустым взглядом в заполненное туманом пространство. Однако, как только Капитан вошел, он последовал за ним, захлопнул дверь, включил свет и тотчас засунул руки обратно в карманы, как будто боялся, что они его невзначай обнимут или придушат.
В помещении было душно и жарко. Под потолком был обычный стеллаж, заполненный картами. На столе лежала развернутая карта, прижатая пустой кружкой и блюдцем с разлитой в нем темной жидкостью. Надкушенное печенье лежало на футляре от хронометра. В рубке были две койки, одна из которых служила кроватью: на ней лежала скомканная подушка и несколько одеял. Не вынимая рук из карманов, хозяин повалился на эту кровать.
– Ну, вот мы и пришли, – сказал он, и как будто удивился звуку собственного голоса.
Сидя на второй койке, Капитан рассматривал приятное раскрасневшееся лицо. На пшеничной бороде и усах осели капельки тумана. Тут Норман озадаченно нахмурил темные брови и – вскочил.
– А куда пришли, я, собственно, и не знаю. Понятия не имею, – выпалил он с предельной прямотой. – Черт подери! Угораздило же заплутать! Меня этот туман уже неделю преследует. Даже дольше. А тут еще и двигатели отказали. Сейчас расскажу, как все было.
Он пустился в многословные объяснения. Говорил он без спешки, но с напором. И при этом не очень связно. Его рассказ прерывался весьма странным молчанием, словно он раздумывал. Каждая пауза длилась не дольше пары секунд, но за это время он успевал полностью уйти в себя. Когда он принимался говорить снова, казалось, что сам он не замечал этих пауз, будто их и не было. Все тот же пристальный взгляд, та же предельная прямота. Он их не осознавал. В самом деле не раз эти паузы возникали посреди предложения.
Капитан слушал его рассказ. История казалась ему слишком правдоподобной, даже более правдоподобной, чем обычно бывает правда. Но Капитан, возможно, был предвзят. Все время, что говорил Норман, Капитана не оставлял внутренний голос. Из глубины души он мрачно нашептывал другую историю, как будто желая поддержать в нем огонь негодования и злости к тлетворной алчности и узколобости, что так часто порождают простые решения.
Это была та же история, которую выслушал старший матрос около часа назад. Время от времени капитан слегка кивал, внимая Норману. Тот закончил и отвел глаза. И, подумав, добавил:
– Тут любой с катушек слетел бы, разве нет? Я в этих местах впервые. Да еще и корабль мой собственный. Ваш офицер проверил документы. Посудина скромная, сами видите. Старое грузовое судно. Едва хватает, чтобы семью прокормить.
Он поднял большую руку и указал на фотографии, которыми был обклеен бимс. Жест получился тяжеловесный, как будто рука была свинцовая. Капитан небрежно заметил:
– И все ж таки на этом старом корабле вы еще сколотите приличное состояние для вашей семьи.
– Да, если не лишусь корабля, – мрачно заметил Норман.
– Я имел в виду – на войне заработаете, – пояснил Капитан.
Взгляд Нормана был странным: невидящим и внимательным одновременно, как могут смотреть только обладатели глаз особого синего оттенка.
– Вы же не станете держать на нас зла, – проговорил он, – правда? Вы же джентльмен. Мы ведь тут ни при чем. Ну принялись бы мы всех оплакивать, какой в этом прок? Пусть слезы льют те, кто эту кашу заварил, – напористо подытожил он. – Говорят, время – деньги. Что ж, времена и правда денежные. Не так ли?
Капитан попытался скрыть свое глубокое отвращение. „Это не вполне уместно, – сказал он себе. – Так устроены люди. Готовы съесть соседа, окажись он в несчастье“. А вслух он произнес:
