Левая политика. Предварительные итоги - страница 63

. Традиционные общественные институты, освящённые религией (чему на определённом историческом этапе служила деятельность суфийского братства сенуситов), функционировали при полном отсутствии государственного управления. Джамахирийская система власти, по мнению автора монографии, «позволяла инфильтрацию традиционных политических институтов в структуры “народовластия” без существенной модернизации. Джамахирийская модель в целом не разрушала племенного уклада ливийского общества. Более того, власть на местах оставалась в руках племенных вождей, которые посредством родственных связей и системы покровительства, оказались способными, хотя неформально, оказывать влияние на выборы и решения в народных собраниях и комитетах в своих областях».

Иными словами, А.В. Рясов констатирует объективность политической системы Ливии, созданной в 1974–1977 годы и её достаточную политическую устойчивость по сравнению с этатистскими моделями «арабского социализма». Правда, констатируя этот позитив, автор в силу избранной им социологической парадигмы подчиняет социальные процессы в Ливии процессам «реструктуризации элиты», перед которой стояла задача построение устойчивого монолитного национального государства. Воздавая должное «прагматизму» М. Каддафи, А.В. Рясов пишет: «“Паутина” народных комитетов и конгрессов, начавшая с 1977 года обволакивать ливийские социальные структуры, стала главным инструментом в процессе строительства нации и созидания сообщества граждан, а в качестве идеологического оправдания этих политических преобразований были избраны “левые взгляды” (кавычки автора. — М.В.). Идеология М. Каддафи была продуктом вполне определённых политических устремлений, а “левые” лозунги стали лишь рамками для подлинного содержания политических шагов».

Позитивистское истолкование идеологии как «политического дышла», которое, по мнению автора, можно с лёгкостью переводить справа налево и наоборот, не вызывает ни удивления, ни желания полемизировать по этому поводу. Увы, реальность современного российского, с позволения сказать, парламентаризма воспитывает именно такой менталитет. Можно, правда, задать риторический вопрос: почему современные рациональные политики, свободные от «идеологических утопий», не только не преуспели в деле консолидации nation-state, но, напротив, за короткое время совершили огромное количество ошибок и преступлений.

Избранная А.В. Рясовым тематика, очевидно, не укладывается в «прокрустово ложе» социологии элит. Автор, претендуя на всестороннее освещение политики и социологии Ливии, вынужден постоянно вступать в противоречие с самим собой, затрагивая тему изменения форм собственности, проводимого «революционной контрэлитой» в интересах широких масс населения. Именно это, на наш взгляд, и явилось главным фактором устойчивости политической и экономической системы, у основ которой стоял М. Каддафи и его единомышленники. Что же касается адаптации современных «левых теорий» к традиционным системам ценностей, бытующим у народов, находящихся в колониальной или полуколониальной зависимости, то опыт Ливии не лишён исторических аналогов. Возможность адаптации традиционной общины народов Азии и Африки к марксистской общественной модели на основе принципов эгалитаризма была обоснована в тезисах В.И. Ленина по национальному и колониальному вопросу на II Конгрессе Коминтерна в 1920 году. В рамках обсуждения этих тезисов была выдвинута концепция возможности перехода «отсталых и колониальных стран» к социализму, минуя капиталистическую стадию.

Характеризуя зарождение основной идеологической доктрины «джамахирийской революции», А.В. Рясов констатирует: хотя мнение о М. Каддафи как о теоретике мусульманского социализма довольно распространено, «трактовать теорию и практику “джамахирийской системы” исключительно на принципах Корана и ставить М. Каддафи в один ряд с исламскими теоретиками и консерваторами-теократами едва ли представляется правомерным, если учесть, что ливийский лидер не создал ни одного серьёзного религиозно-философского трактата, сосредоточив основное внимание на формирование собственной социально-политической концепции, которая, при совпадении в ряде пунктов с постулатами ислама, никак не подпадала под определение теократии». Действительно, в начале 70-х годов, когда теоретические концепции ливийского лидера находились в стадии формирования, брошюры и устные интервью ливийского лидера изобиловали рассуждениями о Коране. Безусловно, М. Каддафи не мог не учитывать колоссального влияния ислама на мировоззрение арабов. Однако, как указывает А.В. Рясов, в период с 1974 по 1979 год Каддафи «стал серьёзно изучать революционный опыт осуществления политической модернизации “левого типа” в других странах и знакомиться с трудами виднейших арабских и зарубежных “левых теоретиков”. В спектре интересов ливийского лидера оказались не только работы арабских социалистов, но и сочинения европейских и русских классиков “левой мысли”, труды которых были переведены на арабский язык»