— Почему?
— Вы еще не поняли?
— Не поняла.
Мамам натянуто усмехнулась. Ей не хотелось развивать тему, ей бы желалось, чтобы ее понимали с полуслова, но, кажется, в данном случае без объяснений не обойтись.
— Потому что это особенный дом, милая девушка. Тут свои традиции, своя история, здесь бывали Собинов и Агранов, если вам что–нибудь говорят эти имена.
— Это фамилии.
Мамам снисходительно кивнула.
— Гражданство этого дома нельзя получить просто через постель. Прежние здешние жители слишком много отдали ради него в свое время, страдали, и в лагерных бараках, и в партийных президиумах, которые еще хуже лагерей, если вы меня понимаете, девушка.
— Я не девушка.
— А вот в это я имею право не вникать. — Мадам на самый краткий миг вскинулась, но тут же себя осадила. И продолжила вежливое пение, — Вот я вам, собственно, все и сказала. И вы, надеюсь, все поняли.
Лариса медленно мяла в руках мокрую тряпку. Она никак не могла поверить, что ей наносят оскорбление, Она все ждала, что мадам сейчас даст какой–то сигнал, показывающий, что все это не всерьез, и круг взаимной деликатности не разорван. Лариса еще не поняла, что мир старой, уютной в общем–то, неопределенности, рухнул, и она теперь одна на холодном ветру новой реальности.
— Вы хотите сказать, что Рауль на мне не женится?
Мамам только усмехнулась и пошла к выходу.
— Но можно я хотя бы домою то, что начала? — Изо всех сил пытаясь выдавить из себя хоть каплю ехидства, спросила Лариса.
— Я же сказала — у вас ничего не получиться. Это не богемское стекло, как вы, наверно подумали, а бутанская слюда. Подарок Джевахарлала Неру. И учтите, одна такая тарелка стоит дороже, чем весь ваш гардероб.
И ушла.
Вот, сука, наконец нашла нужное слово Лариса. Слово, которое в этом доме надо было все время держать под языком. Сука улыбчивая! Сначала дубаснула обухом по голове, а напоследок добавила еще и две оплеухи. Ты, мол, милая хозяюшка, ни черта не смыслишь в приличной посуде, и ходила бы голая, если бы не подарки моего сына.
Сама доктор, и даже наук, но от рыночной хабалки отличается только умением не говорить громко.
С огромным трудом Лариса удержалась от того, чтобы не превратить драгоценный сервиз в мокрую щебенку. Не от трусости, ей было плевать на последствия, которые могли последовать вслед за таким разгромом. Она просто еще не решила, что все кончено. Она попробует отыграться. И даже не попробует, а отыграется обязательно! Вот придет Руля и мы поглядим, как все тут обернется. Поэтому, пока что надо с посудой не торопиться. Запихнем ее в мокром, намыленном виде обратно, все равно никто из «академиков» в ближайшие сто лет туда не заглянет.
А ужин готовить не стала. Когда Руля потребует «чего–нибудь в пасть», будет с чего начать разговор. Я что, кухарка здесь?!
Рауль выслушал возмущенную возлюбленную молча и угрюмо. Молча же вышел из комнаты и исчез в глубинах так до конца и не прибранного лабиринта. Лариса напряженно ждала, что до его слуха вот–вот донесется шум скандала.
Но было тихо.
Лариса, прислушиваясь, в очередной раз переживала факт огромности этого «дома», на его просторах могли бы разместиться, наверно, даже несколько скандалов, ничуть не мешая друг другу. Не то, что их блочная гродненская хрущеба.
Стало даже тревожно, когда отсутствие Рули стало затягиваться. Скандал, насколько себе представляла Лариса, вещь скоротечная. Сидеть просто так ей было трудно.
Но что же делать?
Вытащила зачем–то из под кровати свой чемодан, смахнула с него пыль. Ей вдруг стало обидно и тоскливо. Вот она, эта пыль, это единственное общее, что они накопили с Рулей за все эти месяцы.
Дверь за спиною открылась. В дверном проеме стоял Руля.
— А, собираешься. Правильно.
Лариса резко встала, отчего голова у нее закружилась.
— Что правильно?!
— Собирай вещи.
Она молчала.
— Что стоишь, мы уходим!
— Погоди.
— Чего годить. Маман наговорила тебе такого…
Лариса снова сказала.
— Погоди.
Ей трудно было все объяснить. Например, то, что чемодан она достала лишь для того, чтобы продемонстрировать глубину возникшего кризиса, а выезжать из этого пыльного дома она не желает. Если мадам возьмет свои слова обратно, если она хотя бы сделает вид, что не говорила все это, или что говорила это в шутку, Лариса готова остаться. Но как выразить в словах эту тонкую психологическую фигуру, особенно в тот момент, когда Руля в порыве справедливого, но неконструктивного гнева рвется вон.
