Репутация «ящика» среди ее патриотических друзей была ужасающа — великий разлагатель души народа, филиал Моссада. «Словно в помойную яму в цветной телевизор глядит» вспоминалась ей строчка когда–то знаменитого подпольного поэта. И, признаться, она сама держалась той же точки зрения. Но, с другой стороны, ведь тот же Виктор Петрович туда как–то ввинтился и лечит из «ящика» простой народ народными же средствами.
Цель у нее была такая: устроить во что бы то ни стало выступление Белугину по ящику. По любому каналу, в любой программе, хотя бы в три минуты сюжетец. Это будет ее приданое, и одновременно ее взнос в банк общего великого дела по обновлению страны. Она понимала, если хочешь по–настоящему привязать к себе мужчину, недостаточно быть ему просто женой, желательно стать еще и соратницей.
Времени было в обрез.
Во–первых: атмосфера в стране, отчетливый привкус назревающей политической грозы.
Во–вторых: и это даже главнее: Белугин находится в опаснейшей стадии переползания из одной хаты в другую. Понятно, это непростое дело: детишки, сомнения, то се, и надо ему помочь. Надо сделать процесс необратимым. На запах большой карьерной пользы он поползет резвее.
Заручившись заветным пропуском, она подготовила легенду для народного лекаря, с помощью которой его можно будет втянуть в более менее продолжительную беседу. Там посмотрим.
И вот она за столом с человеком, который может ей помочь. И это не Виктор Петрович.
Плоскина, как это принято говорить, практически не изменился с тех пор, когда они виделись в норе Рыбаконя. Только одет был несравненно лучше, хотя и в те давние, фарцовые времена имел немалые вещевые возможности. От него прямо–таки разило респектабельностью, и парфюм, и «котлы», и очень дорогая улыбка. Он поймал взгляд Ларисы и охотно объяснил, где ему делали зубы, и сколько он за это заплатил. Плоскина сохранил и свою жизнерадостность, был доволен жизнью, и не считал нужным это скрывать. Было в этом полнейшем отсутствии ханжества и жеманства, даже что–то симпатичное. Или Ларисе хотелось это симпатичное в нем разглядеть, труднее просить о помощи отвратительного тебе человека.
Это он пригласил ее сюда, наткнувшись буквально в вестибюле, она еще даже не успела добраться до редакции Виктора Петровича. Буквально со второго предложения Лариса открыла ему цель приезда. Плоскина радостно выпучил глаза. И сказал только одно: «Не здесь!»
— Не нужно, чтобы нас видели вместе. — Объяснил он, когда они уселись друг напротив друга.
— Ты стесняешься?
— Да, нет, — поморщился он, — конкуренция. Не хочу, чтобы кто–нибудь узнал слишком рано, о моих планах.
— А у тебя уже есть план?
Плоскина плотоядно захихикал.
— Ты еще рта не успела раскрыть, а я уже все придумал.
— Да, придумывать ты всегда умел. Как твои, кстати, идеи с переделкой классических киношных сюжетов?
— А-а, это, ну, у меня еще сорок таких идей, и даже лучше. Но сейчас — не распыляться. Сейчас у нас на повестке — генерал Белугин.
Лариса кивнула. Она тоже считала, что сейчас главное — Белугин.
Томная официантка поставила перед ними по стакану свежевыжатого сока и чашке кофе, Плоскина автоматически похлопал ее по бедру. Она отпрыгнула с возмущенным шипением
— Вы что?!
Он мельком глянул в ее сторону.
— Извините, ошибся.
И тут же к Ларисе.
— Послезавтра у Киселева.
Это настолько превосходило представления Ларисы об успехе, что она нахмурилась. Издевается.
— Только одно условие. — Плоскина сделался серьезен.
Не издевается.
— Все должно выглядеть так, будто Белугин позвонил прямо в студию, и его появление должно выглядеть как экспромт. Ты хочешь спросить, для чего это нам надо?
— Нет. Я закурю?
Раздвигая клубы бледного дыма растерянной ладонью, она сказала то, чего не думала.
— Я понимаю…
— Умоляю, не надо ничего понимать, я сам понимаю чуть, но зато очень отчетливо. Очень короткий, но очень плодотворный союз, вот наша цель. Если хочешь, я тебе даже немножко заплачу.
Ларису вполне устраивало то, что ей самой ничего не нужно платить, поэтому она гордо дернула щекой в знак отказа — не возьму ни копейки.
Плоскина явно обрадовался, Лариса это заметила, и почувствовала себя немного увереннее, а то собеседник слишком уж превосходил ее в этой истории, жадность его как–то очеловечивала.
