Детали оговорили быстро. Сок был допит, кстати, замечательно вкусный. Все еще обиженная официантка принесла счет. Надо было как–то выходить из разговора.
— Послушай, а как там… ну, Руля, другие? Я ведь отошла как–то.
Плоскина был погружен в исследование предъявленных ему цифр.
— Рауль? Убили. Зарезал, Абдулла.
Лариса решила помолчать, пусть объяснит, что имеется в виду. Он, наконец, разделавшись с финансовой стороной дела, вновь посмотрел на собеседницу.
— Что, не поняла? Рауль, ты помнишь, пошел в бизнес, как и все, где–то там не рассчитал, не у того взял деньги, не тому отдал. И его в самом прямо смысле зарезал человек по имени Абдулла. Прямо, если хочешь, кино какое–то.
Лариса смотрела в свою пустую кофейную чашку, как будто что–то высматривая в разводах гущи. Получалось гадание наоборот, в прошлое. Вообще–то она считала, что вполне равнодушна к судьбе этого человека, однако же, откуда эта растерянность расслабленность?
— Послушай, а я тебя и не спросил, ты чего в Останкино притащилась? Я тебя не сорвал с важной встречи?
Услышав объяснение, Плоскина очень развеселился.
— А откуда ты его знаешь дядю Витю?
— Ты что, забыл? Нас Питирим туда привез со Сретенки. От Рыбаконя.
— А-а, вспоминаю, да. Люберецкие пещеры. Если бы мне тогда рассказали про его нынешние карьеры, я бы даже и смеяться не стал.
Лариса оторвалась от чашки.
— Да, расскажи, каким образом он тут? Менее телевизионного человека я себе не представляю.
— А все просто, знаешь загадку: что такое еврейка? это не жена, а средство передвижения. Где–то он надыбал себе свою Фиру, впрочем, знаю где. Она пришла к нему лечиться, и он, как это не удивительно ей сильно помог. А у нее — связи. И сообразительный ум. Отмыла, подстригла, показала кому надо. Натура, фактура. И вот тебе на — царит Виктор Петрович на медицинской волне. Хотя он отнюдь не держатель капитала.
Лариса задумчиво крутила стакан с салфетками.
— Да, забавно. Как судьба крутит вертит людьми. Рулю зарезали. А помнишь, тогда снами еще были Питирим, Энгельс
Плоскина прищурился, припоминая.
— Спились, небось, очень уж они всегда налегали.
— Да, нет. Питирим, представляешь, в монастырь ушел. Совсем. Даже родственникам не приехать.
— Ух, ты.
— А Энгельс грибоварню открыл в Тверской области, экологически чистый теперь совсем. Звонил недавно, в гости зовет.
Плоскина заметно посмотрел на часы, было понятно, что внезапно возникшую ностальгическую ноту он не подхватит. Лариса кивнула.
— Так мы договорились?
— Еще как.
Белугин выслушал известие о возможности прорваться на голубой экран в лучшее время, в самую козырную информационную программу, молча, и еще потом молчал какое–то время. Его можно было понять — слишком серьезное дело. Спросил.
— Как тебе это удалось?
— Старые каналы. — Небрежно, но и многозначительно произнесла Лариса. Незачем нашему дорогому вояке знать, из какого сора растут розы таких достижений.
Белугин спросил.
— Когда?
— Послезавтра. Прямой эфир. Послушай, ты так молчишь, как будто сомневаешься, что это правда.
— Не сомневаюсь. — Усмехнулся Белугин, чуть обнажив зубы, и Лариса в очередной раз подумала, что в этой улыбке есть что–то вдохновляюще хищное. А то в стране засилье травоядных мужиков.
Но тут ее кольнула одна мысль:
— Стой, а может, ты не хочешь?
Генерал медленно повернулся к ней, ни один мускул на его лице не дрогнул, взгляд был спокойный до почти неприятной степени. Вылитый римлянин перед Рубиконом.
— Я выступлю.
