Но банку кофе я взял и сахар тоже. Хотя и разбирали его хозяйки на варенье — в наволочки от подушек.
С покупками я вышел на крыльцо и остановился, вдруг уйдя в ту странную задумчивость, что набегает иногда. Пробивались ко мне через ее ватный слой только неясные голоса, твердившие одно и то же:
— Пык… Пык…
И снова:
— Пык… Пык…
И вдруг я понял: идет Нивлянский Бык! Сюда!
Он вообразился мне — зверь в тонну весом, подходивший со спины, целившийся рогом.
Я даже шаги его услышал — ух, тяжелы! — и рога почувствовал спиной. От их концов, будто в самолетные вентиляционные дырочки, подуло на меня зимним лютым холодом.
Бык? Нет, смерть: никто мне не поможет, никто не спасет. Я зажмурился.
И получилось как в страшном сне — я не мог ни двинуться, ни вскрикнуть.
— Дорогу Нивлянскому быку! — крикнули мне в ухо и толкнули. Я открыл глаза. Где бык? Нет его! А по ступеням магазинного крыльца тяжело, вразвалку, поднималась низкая, широкая женщина в плаще, в заляпанных сапогах. Полыхала рыжим волосом.
Она взглянула на меня, презрительно дернула плечом и прошла в магазин.
Мужики, сидевшие около своих мотоциклов, переговаривались. Смешки и слова перелетали от одного к другому.
— Бык… бык… Нивлянский бык…
…Бык?.. Нет его?.. Слабость охватила меня: я сел на крыльцо.
Сидел долго. Подошла ко мне черная собака и, сладко жмурясь, полизала кость. Теленок взял из сумки и задумчиво сжевал батон.
Нивлянский бык…
Я старался понять и не мог. Тогда спросил. И мужики долго хохотали, так долго, что рыжая женщина, неся кусок отличного мяса, ушла и пыль от ее сапог улеглась.
Мужики не спешили. Они ждали грузовичок, что привезет водку и другие вина, и могли смеяться и говорить со мной вдумчиво, не торопясь.
Я тоже не торопился, такими слабыми были мои ноги. И что же оказалось! Нивлянский быком звали эту рыжую женщину, искусственно осеменявшую коров.
Очень полезная женщина, зоотехник…
— А бык? — тупо спросил я. И снова хохот, и разъяснение, что быка при стаде не держат лет пять, невыгодно. К тому же был последний бык сущий поджигатель войны. Вместо быка теперь у них рыжая баба.
Значит, врали мне лукавые старушки.
Резвились?.. Давали урок?!
Я дождался грузовика и купил бутылку водки. Выпил половину, заткнул бумажной затычкой и пошел к пасущемуся стаду.
Я прошел сквозь него, мимо спящего долговязого пастуха и его недремлющей собаки — овчарки.
Та обегала стадо, сгоняла коров, следила за ними.
Собственно, это она зарабатывала триста рублей в месяц. Но собакам не платят, и был нужен пастух, чтобы расписаться в ведомости. Вот — храпит… У него начальник — бык. Так ему и надо!
Собака подбежала и умно смотрела на меня. (Коровы тоже смотрели, выпячивая большие глаза).
Я поставил водку около пастуха и ушел.
С выпитой водки мне было и весело, и храбро, и оскорбительно. Боялся, а чего? Нет, это надо же, бояться тонну говядины, к тому же отсутствующую!
Я пришел и показал рога старухам. А затем стало худо моему сердцу, очень худо. Но я уже ничего не боялся, даже хвори. Ни-че-го!..
Я ощущал себя слабым и разбитым, но свободным от всех страхов на свете. Конечно, я угадывал, что еще испугаюсь не раз. Да и нельзя жить без некоторого количества страха, попадешь под автомобиль.
Но если идея, то давайте ее сюда!..
Я свободен, все дороги открылись мне. И если что-нибудь изобрету, то поверю себе. А я обязательно изобрету.
Все мы рвемся из ряда, хотим стоять особо. Но так не бывает. Наоборот, повсюду проступает общее. Если я сейчас пишу, то лишь потому, что учился у других; если жив, то люди меня спасали.
А если точнехонько узнать все электроны, что вертятся в клетке, взятой хотя бы с ногтя, то будет Вселенная.
Ее поймешь, с ней породнишься.
Какое уж тут одиночество и отрезанность, когда видишь такую общность!
Но так же, как с гаснущими звездами, может случиться с человеческой жизнью: начинает затухать. И если не борешься, а злишься на мир, как будто равнодушный к тебе, то станешь Черной Дырой. Через нее же, говорят ученые, все проваливается в тартарары.
Но если ты напряжен, то непременно найдешь в себе материал для новой вспышки и жизни дальше. Важно только не испугаться.
