Не собирался я долго жить в деревушке, не готовил себя к этому. Просто в городе мне явились три идеи.
Во-первых, мне захотелось «припасть» к родной земле. Еще казалось, что в тишине деревни я вымету из души мусор переживаний. Но главным, конечно, было желание примерить к себе жизнь дачника.
На это все я отводил неделю, а потом — домой!
Денег я взял с собой в обрез.
Но с первых минут я ощутил непреодолимое удовольствие от мягкого воздуха, от вида яблонь, которые нет нужды огораживать. Пришло желание побыть дольше.
Конечно, деревня кое в чем дивила меня. (Пример — куры.) Но и я поразил деревенских. Понять, зачем сюда надо ехать из Сибири, они отказывались. Ну, если в Москву, а то…
— И глуп же ты, соколик!.. — посмеивались старушки.
Глуп?.. А что, согласен: Догадку-то упустил. Но вот их глупыми не назовешь. Хотя я крайне осторожно расспрашивал о нивлянском быке, но старушки разоблачили мой страх. Ум их не дремал, нет…
Мне сообщили тьму подробностей, как всем совхозом в Нивлянах отбивали несчастного уполномоченного.
…Я — боялся, а старухи посмеивались надо мной.
А вот здесь все вели себя достойно: люди, птицы… Такой пример — на моих глазах маленький ястребок выхватил грача из стаи.
Делать этого не стоило, он бы не справился и с одним, а тут была толпа.
Грача спасали родичи.
Они опустились с ястребком на поле, упали черной кучей… На другой день я нашел голову ястребка и оторванные мертвые его лапы, державшие каждая по пучку грачиных перьев.
Не думаю, что это грачи рвали его, просто убили, остальное сделали коты. Здесь другое важно — ястребок овеществил себя неукротимым хищником и шел до конца.
Я же боялся иметь семью, оправдываясь тем, что должен отдать себя делу писания рассказов. Затем струсил изобретения.
А сейчас боюсь нивлянского быка, и это единственная моя разумная трусость.
Да нет, не так уж я робок. Не побоялся квартировать у тетки Кровянихи!..
…Старушка Марь Антоновна, оставив ведра, водила меня по домам, ища свободную комнату. Но конец нашим странствиям пришел только у Кровянихи.
— У нее одной дом пустует, ее дачники боятся, — говорила старушка.
— Кто же она такая?
— Советская ведьма, — сказала та и вздохнула: — Партийная!.. Ей-богу, все у ней по-другому. Остановится и с червяком поговорит. Агитирует… У всех жук-колорад, без конца обираем картоху, а у ей с ним договор подписан, ее не трогает.
Старушка вела меня, смеясь моим неуверенным ногам, спотыкавшимся о все земляные морщинки: ее ноги знали их наизусть. Я так думаю: если завязать ей глаза, то она — ногами! — смогла бы узнать любое место, все травки, что когда-либо задевали лодыжки и скребли пятки.
— Но почему Кровяниха? — встревожился я.
— А в войну председателем была, нами командовала. Кричала: «Делай! Кровь из носу! Кровь из носу!»
Многое еще говорила старушка.
Кровяниха, по ее словам, была активная ведьма-травница. Она лечила всех и ничего не брала за травы, партийная совесть не позволяла.
Это нравилось старушкам… Результаты лечения Кровяниха записывала карандашом в клеенчатую черную тетрадку. И по деревне прошел слух, что она ставит опыты. Как на кошках.
Это — обидело.
Кроме того, куры у ней молодые и без петуха — чужим пользовалась!
А еще заплатила, и механизаторы вырыли ей пруд в огороде. («Бульдозером рыла, соколик!») Теперь дожди наливают воду в пруд, носить из колодца не нужно.
К тому же Кровяниха имела странное обыкновение собирать навоз по всей деревне, росли ее овощи замечательно. Деревенские брезговали есть у нее, а дачники покупали, и ничего им не делалось.
— Пришли!
Я увидел перед собой толстую деревенскую даму.
На голове ее был пестрый платок, завязанный кончиками вперед. Будто рожки торчали… На босых ногах — галоши, в глазах — усмешка, весьма ехидная. Но вокруг дома вертелись ласточки, а это мне понравилось.
— Что-то их много нынче у тебя? — подозрительно спросила старушка.
— Пять гнезд, — отвечала Кровяниха и повернулась ко мне. — Тебе, сокол, негде остановиться?
