Квазар - страница 191

Странно, но чем больше он лечил, тем дальше убегало то, что в молодости казалось близким: виктория, трубы. Вместо них — путаные взаимные отношения бактерий, лекарств и больных тканей. Реакции организма: воспалительные, аллергические; нарушение всасывающей способности кишечных клеток под воздействием антибиотиков и десятки теорий этого. «Какой я, к черту, врач? Надо работать, как говорится, идти вперед. Вперед! Боже, как тяжело все время идти вперед…»

А эти? Теперь ходят — Жохов по одной стороне аллеи, Катя — по другой. Топчется маленький, седенький, в желтой шубейке.

Иван Васильевич смотрел с высоты своего этажа на Жохова. Загадка… Он, врач, не может ни объяснить, ни понять Жохова. Выстрелил в себя, изуродовался, нелегкая его жизнь превратилась в ужасную. Что же держит его теперь? Что придало ему силы переносить боль и жениться? Непонятно.

В операционной установилась полная тишина. Застыла, смерзлась комом. Что, конец?.. Пальцы Ивана Васильевича мелко дрожали. Он сунул руки в карманы и заторопился вниз, шагая рискованно, через две ступеньки. Остановился только в вестибюле — задохнулся.

Да, вот еще одна милая проблема: операция проходит благополучно, а оперированное легкое спалось. И все, и конец. «Положим, легкое спалось. Какие мы имеем возможности расширить его? Допустим, механически раздуть? Но что придумать, чтобы оно тотчас же не спадалось снова. Не становилось губчатым комом, а работало? Нужен импульс, нужно действовать на нейроны, на синапсы, на всю сложную цепь нервных связей.

Нужно возбуждение страшной живучести организма. Кошачьей живучести! Может быть, разряд электричества… Сложно, все так сложно».

При банальном туберкулезном процессе, самом простом, он смело прописывает инъекции стрептомицина по пятьсот тысяч боевых единиц. Если бы сразу стрептомицин попадал в легкие, то гибель бактерий была бы неизбежной и быстрой. Но тот из мышцы (внутримышечная инъекция) попадает в кровь. Казалось, все опять-таки ясно: кровь принесла стрептомицин в легочные ткани и убила палочки Коха. На самом же деле стрептомицин не попадает в легкие, он только возбуждает сложную систему нервных импульсов. И в больном организме появляются лечебные силы, еще не вполне выясненные. «Когда мы все до конца выясним? Когда?…»

Иван Васильевич вышел на улицу.

Поежился — все деревья были зимними белыми деревьями, весенний черный сад — зимним садом.

— А насыпалось это за какие-то два-три часа! — с гордостью сказал старичок. — Сибирь! Здесь снега хватит на половину шара.

— Кажется, зима нынче никогда не кончится, — ворчливо отозвался Иван Васильевич и скосил глаза на Катино лицо. Синевата. Надо сказать, что простудится, но уж пусть мерзнет, снежница.

— Зима нынче никогда не кончится, — повторил врач, и никто ему не ответил.

Только грустная ворона посмотрела с ветки дерева. Она (казалось Ивану Васильевичу) тоже думала: «Нынче зима никогда не кончится». А воробьи печатали и печатали крестики по снегу. Они чирикали весело и громко.

Это воробьиное непонятное веселье раздражало. Казалось, они ждут чего-то.

А небо безнадежное — тяжелое, серое, без голубой трещинки. Но вдруг подул очень теплый ветер, и прямо на глазах, в считанные минуты грифельное небо раскололось, из-за него проглянула синева спрятанного летнего неба.

Тучи пронеслись вспугнутым стадом небесных чудовищ и ушли за город, за реку. Исчезли.

Иван Васильевич увидел то, что редко доводится видеть занятому человеку — удар тепла. Широко ворвалось солнце. Снег стал поразительно быстро таять. Забулькало со всех крыш и всех деревьев. И с каждой ветки и каждой крыши стекала струя.

И родились, загремели миллионы ручьев, заблестели все крыши, все мокрые древесные тела.

Иван Васильевич, Никин, Жохов и Катя от обильной воды ушли на первую ступеньку лестницы. На них дуло тепло, приятно. Обогнув угол у их ног, в скоропалительном буром ручье и в направлении города плыл, барахтаясь и дергая лапами, большой водяной жук.

1962—1969