Я кивнул, покосился на часы и занялся бутербродом. Такое уж у нас с Петром Васильевичем обыкновение — закусить перед охотой. И нездорово это, и бесполезно — все равно протрясется, но привыкли.
А перед этим мы шли от станции — узкой, пыльной дорогой, с обильными следами прошедшего коровьего стада.
Потом свернули на тропинку, перешли поле и сели перекусить. В стороне за осинником угадывалась — по торчащим антеннам телевизоров — деревня.
И сюда должен был прийти пес со странной кличкой — Колбасник. «Гм, должно быть, большой любитель колбасы», — подумал я. И потребовал объяснения. Оказывается, появился здесь Колбасник года три-четыре назад. Сначала он был толстопятым щенком, восторженным, ушастым и прилипчивым, как репей. От нечего делать (деревенские псы спят дни напролет) щенчишка бегал с приезжими охотниками на охоту. Его подкармливали.
Жил щенок у своего деревенского хозяина на хозрасчете, что добудешь, то и съешь. Щенок стал шевелить мозгами. В первую свою осень он недурно гонял зайцев и подавал из воды убитых уток.
Следующую осень лопоухий употребил на освоение охоты за полевой дичью — тетеревами и куропатками. А по слухам, в этом году осваивал высший класс работы — по бекасу, птице верткой, осторожной и малозапашистой.
Доходы его от бессобашных охотников (охота без собаки — пустое занятие) были нерегулярны, но объемисты. Огромный капитал, заключающийся в обглоданных костях и хлебных корках, был закопан предусмотрительным Колбасником в самых различных местах.
Он был умен и понимал, что охота — сезонное явление, щедрые охотники — благо скоропреходящее, а кости и сухари всегда могут пригодиться.
Псы-кладоискатели грабили работящего Колбасника, наскакивали на него. Поэтому он всегда ходил свежепокусанный. Отношения его с охотниками были деловые — он искал дичь, плотно кушал, прятал кости и провожал охотников на станцию.
Минуло десять минут и еще десять — Колбасник не шел. Петр Васильевич взволновался, — он крепко рассчитывал на содействие Колбасника. Даже приготовил колбасу — подешевле.
Он поднялся, всматриваясь, крупный, пухлый мужчина в зеленом. Сложил лоснящиеся губки красной трубочкой и засвистел: фью, фью.
Полевые травы зашептались. Из-за реденького кустарника выглянул щетинистый зверь земляного цвета, вернее, цвета черного коврика, исшарканного грязными ногами.
Из травы торчала усатая и бородатая голова с репьем на макушке.
— Бррр! Ну и урод, — сказал я.
Пес, застенчиво извиваясь, подошел к нам.
Он был в жилете из репьев, и вместо одного хвоста носил три — один большой, главный, и два поменьше, ответвлениями — все репьястые.
Но я глядел на голову странного пса. Она поразила меня величиной. Два мощных бугра, разделенных бороздкой, вздувались так высоко, что образовали подобие лба. А из-под него, из щетины, светились прекрасные, золотистые глаза.
— Сюда, сюда!
Петр Васильевич звал, шлепая себя по ляжке. Пес прилег и пополз. Вот он рядом. Пересилив брезгливость, я протянул руку — погладить. Щетинистый взвизгнул и заскулил тоненько, умоляюще.
— Боится. Лупят его за охотничьи похождения, — пояснил Петр Васильевич. — Дома не сидит, бегает… Что поделаешь, любит колбасу…
Я почесал за грязным ухом. Колбасник пискнул и обшлепал мою руку языком. Мне стало как-то неуютно. Пес поражал не деловитостью, а несчастьем, забитостью. Я решил — деловые его качества проявятся после охоты, при расчете. Будет ныть, клянчить.
…Колбасник прилип ко мне решительно и сразу.
— Ишь, черт троехвостый. Но ты не задирай нос — он такой, всегда вязнет к незнакомым, — басил Петр Васильевич, поспешая за нами.
Шли мы где полем, где лесом — лысеющим, с огрубевшей травой. Взлетала серая птичья мелочь. Перепархивали, взвизгивали дрозды. Осенний дрозд — почти охотничья птица. Ее приятно стрелять — мимоходом.
— Слышите, дрозды! — крикнул я.
— К черту дроздов! — сердито кричал Петр Васильевич. — Куда ты летишь?.. Подожди.
И вдруг на березу сел дрозд. Качается на ветке. Я срезал его чисто — и не ворохнулся, шлепнулся о землю. По лесу поскакало эхо.
Я поднял дрозда и дал понюхать Колбаснику. Тот нюхнул и, вскидывая вывернутые кривые лапы, покатил в лес.