Некоторые все же требовали полного запрета охоты года на два-три. «Запретишь, — ехидно думал Акимыч. — Все равно придется потрафлять то одному начальнику, то другому. Скажем, нужно договориться с лесным управлением, вот я управляющего и поманю лосем, и малой его кровью я перекрою старую дорогу через лес. А то сколько сотен зайцев передавили, сколько ружейного озорства шоферюги чинят».
Спорили долго и в буфете. Там и подкинул Акимыч идею ответственной комиссии в составе лиц из обоих лагерей, но укрепленную ученым-биологом. Для прокорма членов и внедрения в них своих идей егерь затребовал и получил лицензию на отстрел одного лося.
Он знал, которого возьмет: был один захромавший, от малоподвижности своей накопившей изрядно сальца.
Язык его вкусен!..
«Ублаготворю комиссию», — думал Акимыч.
По новой своей привычке он решил зайти к Павлу. К тому же имел к нему дело. Приятное: намеревался позвать его на охоту.
Они могли бы вдвоем забить хромого лося, а Павел остался бы на недельку стрелять белок. И егерь предвкушал беличью шапку на Павле, видел ее пышность и его лицо с сердитыми, широкими бровями.
«И воздухом подышит, и картинку себе намажет, — соображал он. — Ему даже ружье нет надобности брать с собой, моя ижевка самая подходящая».
Он шел и радовался своей придумке относительно шапки, радовался погоде (острая, берущая под мышки).
Хорошо! А сквозь заводской опустившийся чад пронюхивалась свежесть подходивших с севера зимних снегов.
Они были на горизонте в холодных и плотных тучах.
Снежинки-десантники сидели в них, готовые к прыжку вниз и захвату площадей громадной богатой земли — Сибири.
«Жаркое лето — к знойной зиме, — сказал себе егерь. — А все же богатющие мы — у-ух!.. Россия для нас старуха на печи. У-ух, черт». (Ему вообразились площади сибирских лесов.)
Но тут Акимыч поверх калитки увидел Павла. Тот стоял в зимнем пальто, пускавшем нафталинный запах.
«Ишь ты, художник, — усмехнулся Акимыч. — Повезло парню, я не каждого беру на буксир. Картинки напишет, беличью шапку заимеет, удовольствие от лося получит. Со мной дружить — благо!..»
Павел смотрел вверх. Что там? Егерь тоже поглядел и засек дроздов. Они сидели на тополе — штук десять. Так, смешанная стайка, мыкающая осень в мягком климате города.
«Чего он, дроздов не видел, что ли? — удивился Акимыч. — Или что другое?»
Он пошарил глазами по веткам и увидел поползня, сходившего по тополевому зеленому стволу. Чудак шел вниз головой, рассматривая корьевые трещинки.
— Здорово! — крикнул егерь и вошел в калитку. — Чего смотришь?
— Ловлю момент, — ответил Павел, и егерь увидел в Павловых руках бинокль. Так, все-таки дроздов рассматривает. Это было смешное чудачество горожанина.
— Погляди, погляди, — разрешил Акимыч. — А я пойду греться.
Он вошел в дом, и в момент открыванья двери на улицу выскочил Джек.
2
Павел несколько дней подозревал готовящийся отлет дроздов на юг. Потому и торчал утрами на дворе. Но дрозды не улетали. Кормились. Сегодня же сидели на макушке тополя и будто ждали что-то. Час шел за часом. Примерно в два часа дня пошел снег, крупный, плоский.
Падая, он лениво переворачивался с одной плоскости на другую.
Солнце на этих поворачивающихся плоскостях вспыхивало огоньками, мигало то синим, то белым.
И снег показался Павлу огромнейшей сетью, кинутой на город. Серебряной, звенящей.
Глаза Павла ликовали: город был пойман серебряной сетью.
Стучали двери. Появлялись люди, задирали головы. Одни стояли, другие ловили странные снежинки ладонями.
На этот блеск вышла тетка — налегке, с голыми руками, вышел и егерь в пиджачке.
— Снег-то! — крикнул Павел тетке. — Простынешь, смотри-и-и!
— Еще не зимний, это ничего! — отозвался Акимыч.
И прыгал Джек, взлаивал, на лету хапал сверкающих снежных бабочек. И замирал растерянно, когда становились они во рту холодной сыростью.
Наконец случилось то, чего так долго ждал Павел: дрозды вспорхнули. Они пошли вверх винтовым странным путем. Будто попали в вихрь и он всасывал их в себя, гнал по окружности, с каждым поворотом сужая ее. И высоко-высоко наверху был зенит, была точка его схода.
