Говоря, он сердито дергал цепочку Джека. (И тот представлялся ему мешающим жить.)
Тротуары, разъезженные машинами, убоявшимися колеи дороги, мешали Павлу. Ветки кленов, трогавшие лицо — все, все мешало Павлу жить нормально.
Он негодовал на болтливость свою, тщеславную, глупую. И намеренья все глупые. Сплошные глупости — свои и чужие, окружали его.
…Вышла за Володьку? Это глупо! Но так и надо ей, поделом.
Он представил себе лицо Наташи, резко, точно. Его обожгло, пахнуло жаром в грудь и в плечо.
— А идите все от меня к черту!.. К черту! К черту!!!
Во дворе его рассердил опекаемый теткой лопух.
Он стоял в начале гряд, раскинув тропически огромные листья. Из их серой зеленоватости поднялся стебель.
Лопух был удивительно удобен для засад ребятишек, крадущих яблоки.
В обеде Павлу решительно не понравилось обилие салатов. К капустному и другому, из помидоров, тетка еще приплюсовала морковный салат с тертым яблоком и сметаной. Еще один! В Павле даже затряслось что-то.
— Мне кажется, — сказал он, и ему хотелось заплакать, — я все же не жвачное животное, а человек.
— Ты это к чему? — насторожилась тетка.
— Эти бесконечные салаты…
— Они с витаминами.
— Ешь их сама!
— Ты не капризничай, ты мне лучше скажи, что случилось?
Тетка стала рассматривать его сквозь очки.
Павел не съел щи, не тронул второе. Он выпил компот, встал и вышел во двор. Думал: отчего все, что ценилось им, становилось ненужностью, когда он говорил другим.
Вот рассказал Гошке, выдал огромную свою тайну, а она вдруг оказалась маленькой и глупенькой. Не глупой, а именно сказанное в трубочку губ: «глюпенькая». Он даже поговорил с собой некоторое время — потихоньку:
— А что это у вас за «глюпенькая» мыслишка, товарищ Герасимов?.. А что это вас осенило таким «глюпеньким» манером?.. Тьфу!
Павел ушел к скамье. Лег.
Тетка давно уже покушалась на эту скамью, твердя, что даром пропадает кусок толстой плахи. Павел отстаивал ее, а в позапрошлом году поменял эту скамью на теткин лопух. Сделку совершил. Такую — у ней растет лопух, а он имеет личную полноразмерную скамью и что пожелает, то и сделает с ней.
Скамью эту сработал еще отец, два десятка лет назад — для внуков. Столбы вкопал лиственничные, нетленные. Их и древесный гриб не берет, села только зеленая трухлятинка. Но под ней (Павел и это проверил) дерево здоровое, налитое смолой, вечное. И доска превосходна. А под самым носом, если лежать, росли душистые табаки — белые, алые, росла крапива, похожая на ершики для чистки бутылок, и поднимались тонкостебельчатые блеклые травки, поднесшие к самому Павлову глазу звездочки своих цветов.
— А может, господа, это вы глупенькие?.. — пробормотал Павел. Он стал рассматривать бледные звездочки. И заснул.
2
Проснулся только в сумерках, услышав голоса.
— Все спит-спит, — говорил мужчина. — Бабу проспал.
— И слава богу, слава богу! (Это тетка.)
— Верно. Ему тихую надо, как моя Настя.
— И слава богу, — говорила тетка, одобряя эту неведомую Настю. — Повезло вам. А что слышно про войну? Нет ли примет каких особенных? Что старики говорят?
— Кто на нас рисканет? А давно он лег? — спрашивал егерь.
— Давно, давно, — отвечала тетка. — Умаялся.
— Собаку учить не мед, — сказал егерь. — А может, он под видом натаски шкидлу себе завел? А?
— Что вы! Что вы! Он тихий мальчик.
— И я тихонький был, а первый раз влюбился в четырнадцать лет. Мальчик! Самому пора иметь мальчиков. Э-эх, Валентина Борисовна, хороший вы человек, я вам раскроюсь. Уехал я из города по нужности, болезнь меня гнала, сердечная. Нашел в лесу и свою судьбу, и свое здоровье. А манит город, манит.
— Он такой, — сказала тетка. — Еще бы не манит.
— Мечтаю о водопроводе, горячей воде и человеческой толкучке. Зараза он, город.
— А еще дети подрастут, образование им понадобится, — напомнила тетка.
— Не растравляйте рану, Валентина Борисовна…
Павлу казалось — это его сон. В этом сне говорили тетка с егерем — тихими голосами, пускали струи запахов раскрывшиеся к ночи табаки.
Выше, выше поднимались сумерки. В них чуть виделся высотный самолет, будто залетел в небо цветок табака — алый.
— Жена говорит: «Думай о городе». А как я лес оставлю? Его беречь надо. Он молчит, недвижим. Приходят в лес бандиты с топорами. Напади на меня бандит, он живым не уйдет, потому что я сообразителен и приемы знаю. Вы, к примеру, можете хотя бы «караул» закричать. А лес, он молчит, лес неподвижен, терпит.
