Две разные части деревни смыкаются узенькой тропкой.
Старая часть деревни начиналась от берега, от ветхого дебаркадера. Выше — новая, желтея свежим деревом.
Я жду, переминаясь с ноги на ногу. А по тропинке идет Наташа. Солнце светит вдогонку, и на плечах Наташи лежат широкие серебряные погоны.
Неправда, что она мне изменяла! Она чиста, как все вокруг — кусты, деревья, небо, вымытые вчерашним дождем. Иначе все страшная, все глубокая ошибка. Она хорошая. Так и говорит: «Верь мне, я хорошая…»
— Как ты спал, мальчиша? — спрашивает она.
— Хорошо.
— Пойдем в лес?.. А?.. Поцелуй меня.
Мы целуемся.
…Лес высок и плотен. В тени его еще ночь с белыми созвездиями земляничного цвета.
Но скоро будут ягоды — земляника припоздала. Мы одни среди лесной ночи и белых созвездий.
— Ты знаешь, — говорит Наташа. — Этот красивый брюнет, Владимир, он тоже купается утром. Молодой бог. Ты бы нарисовал его?
— Бог?
— Я в нем чувствую такую остроту, такую бурю…
2
…Наташа взяла на себя все хлопоты жизни — стирку, глаженье одежд, готовку еды. Даже ездила за продуктами в город. Они с Павлом никогда не жили рядом хотя бы два или три дня, и Наташа поражала его. «В тебе энергии как в бомбе», — частенько говорил он, дивясь тому, что она успевала еще и трижды купаться, два раза (утром и вечером) водить его в лес гулять. Тетка была едка и ворчлива. Потому теперешняя жизнь — ласковая — казалась Павлу неким сладким туманом, сном. Он даже не верил себе по временам, не понимая, что в Наташе просыпалась хозяйка, дремавшая до сих пор. Но и не веря, Павел все же удобно расположился в этой благодати. Существование его стало постыдно ленивым. Произошло еще и другое: постоянно находясь рядом с Наташей, он перестал видеть, все расплывалось, как пятна акварели на мокрой бумаге. Было пятно по имени Гошка, были и другие: хозяева, Михаил, Владимир… Павел с напряжением мог припомнить их, всмотреться. А вот Наташу он видел далеко, всегда отчетливо. Даже то, чего в ней не могли увидеть другие. Например, что похожа она на птицу. Он гордился этим видением Наташи, думая: «Она шумно влетела в мою жизнь». Но хорошо ли ей с ним? Почему она часто сидит, склонив голову набок, и даже не гонит комаров? Он садился рядом, отгоняя ладошкой комаров, обнимал, — нет, далека.
— Ау… — окликал он ее и начинал болтать о чем-нибудь пустяковом.
Временами Наташу охватывало беспокойство, внутренняя какая-то смута. Чаще всего это бывало, когда Павел казался ей (он поздоровел) притворявшимся больным, для чего он мелко покашливал и делал вид, что боится купания и солнца, которое будто бы может вызвать у него кровохарканье. Что он слишком уж вольготно расположился, что случившееся «то» она, женщина вольная, уже искупила в эти дни домашнего рабства.
…Она уезжала в город — отдохнуть, даже появилась в этих ее отъездах некая размеренность, которую Павел до поры до времени не замечал.
И в тот день — 26-го — она уезжала. Накануне долго сидела над бумагой и кусала Павлов фломастер. Набухли морщинки на ее лбу.
Она грызла кончик фломастера, а Павел молчал, зная по опыту, что женщин тревожить не стоит, когда они думают о магазинах и очередях.
— Сорок рублей, — вдруг сказала Наташа. — Много будет покупок.
— Возьми!
— У нас всего двадцать пять.
— Схожу к Гошке.
Павел встал и пошел искать Жохова, вечерами обычно сидевшего где-нибудь на берегу или ходившего вдоль кромки воды. Он знал, где его искать, так как в дни отъезда Наташи бродил повсюду неприкаянно, даже бестолково. Натыкаясь, он болтал о чем-нибудь с Михаилом, даже играл с ним в шахматы. Но выиграть не мог. Михаил (белый обритый череп которого так и реял в синей лиственной тени) спрашивал:
— Что, еще жив? Ты ведь дохлый, а она здорова. Квартира хоть у ней хороша?.. А заработок?..
…Гошка и болтал с Павлом, и деньги взаймы давал одинаково охотно. Он то смеялся над Павлом, то спрашивал о Владимире, будто Павел мог знать, куда тот девается по временам и где его искать.
— Что-то они затевают с Михаилом. А теперь о твоей. Купил козу — купил и ее рога. Споткнулся раз на одном месте, споткнешься и в другой раз. Слышь (он притворно испуганно таращился), а вдруг она ведьма? Давай сожжем ее. — И Гошка шутливо, конечно, но больно тыкал в тощий Павлов живот твердым пальцем.
