1
Город, весь в солнечной, в легкой, насквозь просвечивающей зелени, оживил Павла. Он шел бодро, весело, хотя и нес на себе изрядный груз — ружье (разобранное и завернутое в ватник), резиновые сапоги, пять штук тетеревов. Но все-таки дышалось свободно и емко. «Спасибо тебе, лес», — думал Павел.
Да, приятен был ему город — и день отличный, и бодрого народа много, и все уже одеты по-летнему.
Особенно женщины. На их голые плечи лег блеск этого городского дня, а глаза их сияли.
Все сияло в городе — окна, вымытые автобусы, листья тополей. Их блеск, солнце и пыльный воздух рождали восхитительные световые эффекты.
И Павел ощутил себя до корня городским жителем, почувствовал рождающуюся в себе неблагодарность к лесу. Это было нехорошо. И Павел каялся: «Я хищник, браконьер» (а в нем все дрожало радостно).
Раскаянья не получилось.
Тогда он подошел с другой стороны — попытался ощутить то, что чувствовали пробитые выстрелами птицы, давшие ему возможность поздороветь и обрадоваться городу. Но вспомнился ему лось. Из солнечной суеты города он вдруг протянул к Павлу горбоносую голову. Павел увидел горящие лоскуты крови на выбитых глазах лося. «Иван, сука, дробью ударил, чтобы ослепить», — пояснил ему Гошка.
Павел даже остановился — они стреляли в глаза, которыми можно видеть этот прекрасный, восхитительный мир. «Какая подлость! — думал он. — И я навел их на зверя, помог им! Так поделом же мне болезнь. Пусть мне будет хуже». Но, говоря это, он лгал и понимал, что лжет себе: не было у него прежнего страха к болезни. Он ощущал уверенную твердость своего нахождения в этом приятном мире.
2
Тетку Павел увидел издалека. Она мела тротуар, вокруг нее светилось облачко пыли. Все было родное — тетка, истоптанный тротуар, проступившая трава.
Он подошел к тетке и встал перед нею, загорелый до красноты, бородатый, потный. Тетка ахнула и обхватила его, прижимая к нему ручку метлы. Она засмеялась и тут же заплакала до удивления обильными слезами.
— Живой!.. — говорила она. — Живой…
Отошла, посмотрела со стороны. И снова смех, опять слезы и восклицанья:
— Как ты поздоровел! Да, да, ты стал шире в плечах! Есть, поди, хочешь?
— Как стая зимних волков, — засмеялся Павел.
Пока они шли к дому, тетка рассказала, что приходили к нему из диспансера раз пять или шесть: ищут его, жить без него не могут. Были и из Союза, предлагали заказ — панно для городского вокзала, картинищу десяти метров длиной. Устраивал заказ Леша. Да и все приложили к этому руку, все Павла жалеют и любят. (И Павел окончательно простил Чужанина — так ему было хорошо.)
Другое рассказывала ему тетка — Никин рехнулся и сватается к ней. Говоря это, тетка зарумянилась.
— Человек свободный — вдов, детей поднял, — говорила тетка.
— Ну и выходи, — рассердился Павел.
— Он с братом, твоим отцом дружил. Но… Я прогнала его. — Тетка сияла.
Они остановились у крыльца. И новая радость — огород уже поднят теткой, он на верном ходу.
Редис зрел, высовывала бледные усики морковь, зелеными сердечками разметала на грядах свои всходы белая и черная редька. Запоздалая сирень (Павел уехал, не раскидав придавивший ее снежный сугроб) выставила на месте будущих цветков черные угольки.
В ее кустах бурлила жизнь. К парочке мухоловок, уже свивших гнездо, пристраивался холостяк. Он не строил любовных треугольников, как Чужанин, а действовал прямо. И с громким чечеканьем мухоловки вышибали рвущегося к семейной жизни холостяка.
…Вечером, побывав у парикмахера, Павел сходил в баню и долго мылся и даже парился.
3
В девять утра Павел подходил к больнице. Диспансерные ворота омыли дожди, меловых человечков не стало. И в другом были решительные изменения.
Иван Васильевич, прослушивая его, весело круглил свои необыкновенные, с многоцветной наборной радужкой, глаза.
Павел с юмором думал, что дети его могут быть разноглазые, наследуя отдельные кусочки его глазной раскраски: голубые, серые, рыжие и так далее. И если врач ревнив, то обеспечен развлечениями до конца жизни.
— Хорошо шагнули, хорошо, — хвалил Иван Васильевич. — Заморозили процесс! Хрипы уменьшились, рубцеванье началось. Кто знает, может быть, и оперировать будет не нужно. Но таблеточки все-таки ешьте, и больничный я выпишу, отдыхайте. А может, все-таки лучше вырезать? А? Хе-хе-хе…
