И тогда Васильев изо всех сил толкнул Ковригина в спину, сбил его, наконец, и с облегчением заметил, что парашют Ковригина раскрылся и не попал в огонь; в это время машина быстро стала терять высоту и прыгать с парашютом было уже нельзя; Васильев остался с Костровым в горящей машине, которую Костров повел опять на посадку.
III
Женя Ковригин очнулся в воздухе. Его резко мотало на стропах, навстречу бежало поле. Он поджал ноги и приготовился. Вдали над лесом уходил горящий самолет. Он ударился ногами в землю и упал, парашют потащил его по полю, но попал в копну сена, зарылся в ней и затих. А Женя опять потерял сознание.
Открыв глаза, он увидел тонкий колокольчик на высоком стебле и зеленого жучка, ползущего по стеблю. Жук остановился и почесал о стебель усики. В траве, совсем рядом, прыгнул кузнечик. Это была земля, и все жило и двигалось на земле. Сознание возвращалось медленно и туманно. Чьи-то руки поднимали и обнимали его, он увидел над собой женщину с испуганными глазами, в лицо ему брызгали водой. Рядом были еще женщины и парнишка с пастушьим кнутом, кто-то все повторял горестно: «Боже мой, боже мой…» Невдалеке стояли коровы и задумчиво смотрели на всех. С дороги сворачивала, поднимая пыль, открытая легковая автомашина. Мужчина в выгоревшей гимнастерке без погон на ходу выскочил из машины и подбежал к ним. Все это Женя видел, но не понимал, зачем все это.
— Председатель, — сказал снова жалобный бабий голос. — Что же делать с ним? Молоденький-то какой…
Человек в гимнастерке опустился на колени рядом с Женей. Он быстро ощупал ему грудь, ноги и руки, приподнял голову, складным ножом вспорол фуфайку и провел ладонью по телу. Женя все чувствовал и смотрел на него открытыми глазами, но ничего не мог сказать.
— Кости целы, крови нет нигде, — спокойно сказал мужчина. — Руки разбиты. — Он посмотрел на пальцы рук. — А если попробуем привстать? — И он крепко, но осторожно стал приподнимать его с земли. С земли вставать не хотелось. Это была земля. Это была жизнь. Она пахла легкой дождевой сыростью и прелой травкой. Но сознание уже возвращалось, и Женя дал себя приподнять.
Вдруг он стал вспоминать, почти все вспомнил сразу, до той минуты, как подошел к люку. Тогда ему захотелось говорить и он спросил:
— Где самолет? Кто-нибудь прыгал за мной?
Он не узнал своего голоса, как будто кто-то говорил за него.
— Самолет? — Мужчина в гимнастерке отвернулся и посмотрел в сторону. — До тебя прыгали, видно было, — сказал он, — потом самолет ушел в лес… Куда его лучше везти: на хутор или на станцию? Пожалуй, на станцию, там и врач скорее будет, и ваших туда, наверное, соберут… — сказал он сам себе.
Женю подвели к машине, положили на заднем сиденье. Едва машина тронулась, он забылся снова и ехал долго, бесконечно долго, то приходя в себя от тряски, то забываясь опять. Он очнулся, когда машина стояла у большого деревянного здания, рядом были какие-то склады, около машины в лопухах гуляла курица. День все еще был пасмурным, черные галки летали и возились на деревьях. Чей-то тонкий голос возбужденно говорил: «Ну прямо как свечка весь, и все пошел, пошел в лес…».
Женя ничего не понял, но в говорившем, хотя и с трудом, узнал шофера, который вез его на станцию по лесной ухабистой дороге. Шофер стоял тут же рядом у крыльца с каким-то бородатым мужчиной в линялой и мятой форме железнодорожника. Над ними дымились синеватые кольца махорки. С крыльца сходил знакомый председатель и еще один железнодорожник в выгоревшей красной фуражке.
— Итти можете? — спросил председатель. — Тогда пойдемте.
Он взял его под руку и проводил в комнату начальника станции, где на кожаном диване сидел суровый и угрюмый бортрадист с самолета. Левая рука у него была согнута, забинтована и подвешена к шее. Он не обратил на Женю внимания, только скользнул по нему глазами и, повернувшись к начальнику станции, резко и повелительно спросил:
— Ну?
— Ничего еще нет, — ответил начальник.
— Созвониться год не можете, к чорту вас всех, — грубо сказал радист.
В это время вошел паренек и, увидев радиста, смутился.
