— Пусть едет, — отмахивалась. — Я сказала: терпеть и ждать два года не буду. Будто в своем городе нельзя заработать.
Лизка усердно помогала размещать свертки в чемодане и все приговаривала:
— От страдания-то какие!..
В дверь постучали.
— Пойди открой. Это точно Иван Никитович, принесло ветром. Знает, чем пахнет…
Прямо с порога, скинув с плешивой головы облезлую рыжую шапчонку, поприветствовал всех красноносый, веселый и безобидный хозяин.
— Ну, добречко, милые! Ого, да тут штаб заседает! Сказали мне, того, Михаил уезжает. Это верно, Миша?
— Налей ему, — бросила Наталья Ивану и показала на бутылку. — А то без конца расспросы пойдут, пока не поднесешь. На вокзал еще опоздаем.
— Уезжаю, Иван Никитович, — улыбнулся Михаил, а выглядел рассеянным. — Жена не хочет, а я… Или я хуже других? На медведя охота глянуть, погладить его шкуру.
— Эт ты брось, брось шуточки! — хохотнул Иван Никитович. — Фантазия опасная — зверя гладить. Не вздумай, конечно… А так правильно, Миша, молодец! Где наша не бывала… Ну, за душевное здоровье, за отъезд Миши!..
Лизка потянула развеселившуюся Наталью к столу, пригласила всех. Иван Никитович, слезясь от выпитого, растянул гармонь и взвил косо бровью:
За реко-о-ой, в тума-а-ане…
— …Ох и молодчина, Миша! Да ты ж… Знаю, знаю, я говорю — вот едешь! Дак не забывай нас всех. Грибков, может, когда посылочку, а?
— Чего это ты смеешься, Наташенька? — приставала Лизка.
— Просто замечталась, со злости смеюсь… Ой, Лизка, глянь, глянь, обнимаются! Ка-ак на войну!..
— Папка, привези живую белку! Привезешь? — канючил Илюшка, дергая отца за штанину.
Михаил в порыве сердечности обнял сына. С собой бы забрать, вместе рыбу ловили бы! Да разве отпустит мать?..
— Пусть едет, — посмеялась Наталья, — а я здесь и получше найду кавалера.
Иван нахмурился, похлопал брата по плечу.
— Не бойсь, баба шутит. Я за ней лично присмотрю… Ну, червонцы-голодранцы! — заорал с пренебрежением. — Собираемся и выкатываемся, время истекло!..
Пошли гурьбой. По щекам кололи снежинки, люди ежились и отворачивали вороты. Спешили куда-то.
Забелели шляпы, платки пассажиров. Станционные огни на стрелках алой клюквой висели над блескучими рельсами. Острый шпиль вокзала тонул в снежном вихре. Нестойкий ветер свистел где-то у пышных молочных облаков и падал вниз, тревожа заиндевелые деревья. Кажется, весь мир очарован началом зимы!
«Каждый знает, чего он хочет, — думал Михаил. — А моего голоса между ними не слышно, будто я мальчишка еще, слушаю, что другие насоветуют… Ничего, подождет жинка, никуда не денется!..»
Людей тянуло к вагонам, словно им было тесно в обжитом городе. Наверное, каждому есть что вспомнить, глядя на эти вагоны, которые будто ветром уносило в степь. А что Михаилу вспомнить? Прав Казимирович, и внукам рассказать будет нечего…
И вдруг почему-то пропало веселье. Михаил обнял, притянул к себе Наталью. Ей стало жалко и себя, и его, и сына.
— Да брось ты, Ната…
— Это ничего, ничего, Мишенька, — говорила она, наспех поправляя платок. — Я все дни последние не своя, сны ужасные видела. Береги здоровье. Обязательно, как приедешь, напиши письмо…
Любит. И будет ждать, никуда не денется. Михаил растрогался, обнял ее снова.
— Товарищи пассажиры! — объявила по радио дикторша. — Проходящий поезд Севастополь — Свердловск отправляется с третьего пути. Посадка прекращена, будьте осторожны. Повторяю…
— Слушай, Миша, — испуганно обернулась Наталья, — ты ничего не забыл? А ну-ка вспомни! Нет? Тогда смотри, — замахала она кулачком, улыбаясь сквозь слезы. — Узнаю, что был с пермячкой, не жди пощады! Из-под земли выдерну!
— Ух, казачка! Сразу видно — кубанская! — восхитился Иван.
— От страдания-то какие! — охала в тяжелой шубе Лиза. И подшучивала невпопад: — Привезет Мишка чувал денег, куда их девать?
Михаил взобрался на подножку. Ему вдруг вспомнился последний разговор с Тимофеичем. Старик остановил его за проходной и потянул в столовую:
— Хочу пивка с тобой на прощанье выпить.
— Не могу, времени нет.
— Идем тогда в холодок, по снежку пройдемся.
Зашли под деревья. Мастер, покашливая, посмотрел на Михаила и угрюмо усмехнулся.
