Фельдмаршал надеялся найти в кухне остатки вчерашнего ужина и быстро вернуться в кабинет. Но когда он приблизился к кухне, почувствовал исходящее от духовок тепло и уловил запах свежего хлеба, и его рот наполнился слюной – верный признак того, что здесь работал Михали. Тамас вошел в кухню и остановился при виде неожиданной картины.
Две женщины стояли возле печи, на которой еле уместилась огромная, как колесо от телеги, кастрюля. Женщины разбивали яйца и отбрасывали скорлупки. Михали стоял позади них – очень близко, почти прижимаясь к ним и приобняв предплечьями. Кисти его рук тем временем мелькали над кастрюлей. Он добавил в варево немного соли, затем его рука опустилась, и послышалось смущенное хихиканье женщины. Рука поднялась снова, сжимая кухонный нож и стручок зеленого перца, который тут же был покрошен в кастрюлю.
Тамас откашлялся. Обе женщины подскочили от неожиданности и расширенными от удивления глазами уставились на Тамаса. Михали плавно, несмотря на свои внушительные габариты, отступил назад и улыбнулся:
– Фельдмаршал! – Он вытер руки о передник, похлопал каждую женщину по щеке и направился к Тамасу. – Похоже, вы плохо провели эту ночь.
– Зато вы хорошо, – буркнул Тамас. – Я все видел: соблазнение посредством омлета.
Трудно было определить в таком слабом свете, но ему показалось, что Михали покраснел.
– Просто небольшой утренний урок, фельдмаршал, – начал оправдываться он. – Беллони и Таша – самые способные из моих учениц. Они заслуживают дополнительного внимания.
– Ученицы? Помнится, раньше вы называли их помощницами.
– Каждая помощница – в каком-то смысле ученица. Если они ничему не учатся, то какие же из них помощницы? Каждый мастер должен быть готов к тому, что однажды его превзойдут, как я превзошел своего отца. Когда-нибудь кто-то создаст более удивительные блюда, чем способен я. Возможно, это будет какая-то из них.
– Весьма сомневаюсь…
Тамас поглядел на женщин. Одна казалась постарше, возможно около тридцати лет, с миловидным лицом и округлостями фигуры во всех нужных местах. Другая была молодой и пухленькой, с ямочками на щеках. Они больше смотрели на Михали, чем на кастрюлю. Такие лица Тамас встречал лишь у двух типов людей: юных любовников и религиозных фанатиков. Интересно, к какой из этих групп принадлежат помощницы повара?
– Вы плохо спали сегодня? – снова поинтересовался Михали.
– Дурные сны. – Тамас пожал плечами.
– Плохие предзнаменования, скорее всего.
– Я так и сказал ему, – послышался от двери тихий голос Олема.
Михали придирчиво рассмотрел Тамаса:
– Вам нужно выпить теплого молока.
– Оно никогда на меня не действовало, – возразил Тамас. – Вы сами-то когда-нибудь спите? Сейчас три часа ночи.
– Без четверти четыре, – поправил Михали, хотя на кухне не было часов. – Даже будучи маленьким мальчиком, я уже не нуждался в долгом сне. Отец говорил, что это Божье благословение.
– Ваш отец верил вам? Я не хотел вас обидеть. Но вы как-то признались, что он велел никому не говорить, что вы – воплощение Адома.
– Никаких обид. – Михали подошел к пустому столу и начал доставать маленькие глиняные бутылочки со специями из карманов передника. На них не было никаких этикеток, но он расставлял их на столе в строго определенном порядке. – Он верил мне. Он просто понимал, с какими трудностями я столкнусь, если об этом станет известно посторонним.
– А теперь? Вы рассказали мне, и я думаю, что слухи о ваших притязаниях уже разошлись по всему городу.
Тамас снова оглянулся на женщин. Что ими двигало? Религиозное поклонение или любовь? А может, и то и другое? Они все еще не сводили глаз с Михали, пока одна из них не почувствовала, что омлет подгорает, и не обернулась с тревожным возгласом.
Улыбка заиграла на губах Михали. Он достал ступку с пестиком и начал растирать приправы.
– Мои притязания? – повторил он. – Вы ведь не верите мне, не так ли?
– Я… не знаю, – сказал Тамас. – Это трудно сразу переварить. Я видел, что вы творите с едой: как вы заставляете ее появиться из ниоткуда. Ни разу в жизни не слышал о такой магии. И я видел вашу ауру Одаренного.
