– Я думаю, это продуманная психическая атака, – высказал свое мнение Дима, когда после очередной такой бурной встречи мы с ним остались отпаиваться чаем от неугомонных визитеров вдвоем.
– Боюсь представить, что будет на процессе, – вздохнула я.
Помощник посмотрел на меня сочувственно. Он так же, как и я, понимал, что в судебном заседании при рассмотрении иска по существу эта гоп-компания попытается развернуться во всю ширь. А благодарная публика и журналисты обеспечат вокально-инструментальному ансамблю «Элеонора и ребята» бэк-вокал и подтанцовку.
Я заранее ужасалась, представляя себе это шоу.
СМИ продолжали очень живо интересоваться свежим «жареным» делом, а заодно и моей скромной персоной.
В газетах и интернет-изданиях меня начали травить, изменив, однако, линию: если раньше «Аргументы» называли меня «престарелой молодящейся судьей», то теперь то же самое издание представляло Елену Владимировну Кузнецову особой, чуждой всяких попыток приукрасить свою безликую внешность.
В подтверждение того, что с жалким обликом у меня беда непоправимая, был дан крупный снимок, сделанный в ходе слушания по другому делу. Ушлый фотокор снял меня снизу и еще подловил момент, когда я моргнула, так что на снимке я вышла громоздкой бабищей с грушевидным лицом и припухшими щелочками вместо глаз. Три подбородка каскадом спускались на мантию, пятно света разлилось по макушке, превратив гладко причесанную голову в отливающую залысиной. Сидя на своем возвышении, я здорово походила на несимпатичного каменного божка какого-то дикого степного племени.
Безжалостно борящиеся за рейтинги СМИ тему подхватили, развили, и у читателей начало складываться твердое убеждение, что судья Елена Кузнецова – озлобившаяся на весь мир некрасивая баба, которая засудит неувядающую прелестницу Элеонору Сушкину из одной лишь женской зависти.
«Столичный комсомолец» притворно-сочувственно писал, что я – простая женщина-труженица, которая очень скромно, если не сказать прямо – бедно, живет на одну небольшую зарплату, перебивается с хлеба на квас, никакой роскоши себе не позволяет и позволить не может… И потому вывод в газете был очевидным: относится к ухоженным состоятельным дамам со всей пролетарской ненавистью.
Журнал «Семейство» информировал читателей, что я никогда не бывала замужем, родила дочь вне брака, ращу ее одна, никакого надежного плеча и прочих крепких мужских органов в постоянном доступе не имею… Следовательно, я воинствующая феминистка, заведомо осуждающая женщин, которые изо всех сил стараются быть красивыми и хотят как можно дольше сводить с ума мужчин.
Я бы предпочла обо всем этом не знать…
Будь у меня свой собственный герб с изображением птицы, ею был бы страус, прячущий голову в песок…
Но уберечься от льющейся на меня грязи не получалось.
Натка каждый вечер обстоятельно докладывала мне, кто и что новенького написал о судье Кузнецовой, и заставить ее молчать было невозможно. Она будто не понимала, что такое внимание прессы мне неприятно. Ей представлялось, что популярность – это в любом случае хорошо. Вполне допускаю, что, будь у Натки все в порядке с лицом, она бы сама уже появилась в СМИ с рассказами обо мне.
Я даже думать боялась о том, какие истории может при случае наплести журналистам сестрица, но на всякий случай строго-настрого запретила ей контактировать с какой-либо прессой. А на следующий день застукала дурочку, когда она фотографировала трюмо, которое вполне успешно заменяет мне гримировальный столик. В тот момент на нем помещались два потертых помадных тюбика, огрызок косметического карандаша, недорогая тушь для ресниц и баночка дешевого крема «для всего». По мнению Натки, фото этого скромного набора, дополненное провокационным вопросом «И что можно сказать об этой женщине?!» и хэштегом #судьякузнецова, очень оживило бы ее Инстаграм. Я согласилась, что так и было бы, и запретила сестре упоминать мое имя в соцсетях. И имя, и должность, и вообще все.
– Ты же маскируешься? – я указала на очередной шарфик, скрывающий личико нашей Гюльчатай. – Считай, что я вообще легла на дно, слилась по цвету с грунтом и стала невидимой. Как камбала.
