– В принципе ходатайство об отводе обосновано, – невозмутимо говорит Елена Первая. – Я считаю, его вполне можно удовлетворить.
– И в результате выйти из этого гнусного скандала практически без потерь! – подхватывает Третья. – Репутация судьи Кузнецовой не пострадает, она сбережет кучу нервов и сил, а дело благополучно рассмотрит кто-то другой.
– Кто?! – всплескивает руками Елена Четвертая. – Бобриков? Или, может, Латынина?
– Почему бы и нет? Все наши судьи весьма достойные люди, – напоминает Елена I.
– Ага, скажи еще, что наш суд – самый справедливый в мире! – фыркает Елена II. – Только все прекрасно знают, что Бобриков обожает шумиху и ради того, чтобы быть приятным прессе, наизнанку вывернется. А Латынина, наоборот, ненавидит публичность и скандалы, так что ее, бедную, ушлые журналюги в гроб загонят.
– И поэтому судья Кузнецова должна принять удар на себя. – Елена IV вздыхает, но не протестует: она согласна на подвиг.
Я слушаю их, маленькими глотками пью вкусный чай и думаю.
Рассуждая здраво, выйти из процесса мне не только не страшно и не стыдно, но даже выгодно.
Прекратится травля в прессе… Вернее, травить будут уже кого-то другого, а не меня. Вот только остановит ли этот кто-то огульное очернение хорошей клиники? Или же примет сторону стаи «светских шакалов»? Проявит твердость или прогнется под давлением продажных СМИ? «Быть иль не быть?» – вот в чем отвод.
Я чувствую, что итог дела мне небезразличен. А моя мудрая любящая бабушка с детства приучала: «Хочешь сделать что-то хорошо – делай сама».
Елены с Первой по Четвертую замолкают. Наша бабушка – это непререкаемый авторитет.
Я неспешно допиваю свой чай, возвращаюсь в зал и отказываю стороне ответчицы и ее защите в отводе меня любимой, спокойно объясняя, что перед Законом все равны, и любой судья всегда обязан руководствоваться только им и установленными в суде доказательствами. Что я и обещаю делать в этом процессе.
На гладком кукольном лице Элеоноры Сушкиной отражается вся мировая скорбь. Зря она так кривится, у нее появятся новые морщины, и куда она тогда с ними пойдет?
Думаю, вне зависимости от результатов процесса после войны, которую мадам Сушкина ведет сейчас с «Эстет Идеаль», в стране не останется ни одной клиники, готовой рискнуть репутацией, взяв в число пациентов скандальную Элеонору Константиновну… Хотя…
…Мой помощник Дима, как всегда, оказался прав: нарушать трудовое законодательство никто не стал. Дело слушалось не с девяти до девяти, а в тот день мы и вовсе закончили, как порядочные, в шесть.
В пять минут седьмого я, в своей мантии похожая на дохлого ската, чернильной лужей расплылась за столом в кабинете. Собиралась с силами, чтобы переодеться в цивильное и побросать в сумку разбросанное барахло – телефон, кошелек, записную книжку, килограмм-другой ценных бумаг…
Вспомнив про мобильник, я нашла его среди папок и обнаружила восемь пропущенных вызовов. Все они насыпались совсем недавно и кучно, как картошка из мешка. Семь раз подряд с интервалом не больше минуты звонила Натка, а один звонок, последний, был от Таганцева.
Серия Наткиных вызовов меня не сильно встревожила. Сестрице уже случалось в угаре разнузданного шопинга десять раз подряд звонить мне с распродажи. Сначала она упоенно рассказывала, какую классную кофточку вот только что буквально вырвала из рук у какой-то лахудры, а потом еще долго описывала характеристики как кофточки, так и лахудры. Поэтому сначала я набрала Таганцева – он не стал бы звонить без дела. Но Константин Сергеевич мне не ответил – видно, был чем-то очень занят прямо сейчас, и тогда я все-таки перезвонила сестре. Ладно уж, послушаю про кофточку, не худший способ переключиться с рабочих дел на семейные.
Уж переключилась так переключилась!
– Ленка, где тебя носит, я не знаю, что делать, уже Таганцеву позвонила, он все бросил и полетел, чужой мужик, а ты, родная мать, даже трубку не берешь! – истерично заорала сестра.
Я сразу поняла: что-то с Сашкой. Все дела мигом отступили на сто второй план, пальцы похолодели, горло перехватило, я задохнулась и чуть не выронила телефон.
