Алекс смотрит на Генри.
– Что происходит?
Генри вздыхает.
– Ну… Мы собирались подождать с официальными заявлениями. Я бы сказал тебе обо всем после выборов, чтобы не отвлекать тебя от дел. Но… – Он засовывает руки в карманы. Генри делает так всякий раз, когда гордится чем-то, но пытается это скрыть. – Мы с мамой решили, что фонд должен быть не просто национальным, а должен функционировать по всему миру. И, в частности, особое внимание я хотел бы уделить представителям сексуальных меньшинств среди молодежи, которые остались без крыши над головой. В общем, Пез передал нам все свои молодежные приюты Фонда Оконьо. – Он слегка подпрыгивает, явно сдерживая рвущуюся наружу улыбку. – Ты сейчас смотришь на гордого отца будущих четырех международных приютов для обездоленных подростков – представителей секс-меньшинств.
– О господи. Ну ты и паршивец, – почти кричит Алекс, бросаясь на Генри и обвивая его руками за шею. – Это потрясающе! Я безумно тебя люблю. Охренеть. – Он внезапно отшатывается, пораженный. – Погоди. О боже, это значит, ты откроешь один из этих приютов и в Бруклине? Верно?
– Да, это так.
– Кажется, ты говорил, что хотел бы непосредственно работать в этом фонде? – спрашивает Алекс, и его пульс учащается. – Не думаешь, что, может быть, непосредственный присмотр за ним может оказаться полезным, пока фонд будет вставать на ноги?
– Алекс, – прерывает его Генри, – я не могу переехать в Нью-Йорк.
Би поднимает на него взгляд.
– Почему нет?
– Потому что я принц всего… – Генри осматривается и обводит рукой оранжерею и Кенсингтон, что-то бормоча себе под нос, – этого!
Би равнодушно пожимает плечами.
– И что? Это же не навсегда. Ты провел целый месяц в своем годовом отпуске от учебы в беседах с оленями в Монголии, Генри. Едва ли это будет чем-то феноменальным.
Генри пару раз шевелит ртом, как всегда, скептично, и поворачивается обратно к Алексу.
– Ну, я ведь все равно почти не буду тебя видеть, разве не так? – возражает он. – Ты ведь постоянно будешь работать в Вашингтоне, начинать свой стремительный взлет в политическую стратосферу.
Алекс должен признать, что в этом есть смысл. После всего этого года, после всего, что с ним произошло, после того, как он, наконец, вскрыл конверт со своими вполне неплохими результатами экзаменов на юридический, который ожидает его теперь на рабочем столе, Алекс чувствовует себя с каждым днем все менее и менее уверенно.
Он уже подумывает, чтобы обо всем этом рассказать.
– Добрый день, – раздается сзади вежливый голос, и, обернувшись, они видят Филиппа, одетого с иголочки и ухоженного, вышагивающего к ним через лужайку.
Алекс чувствует легкую дрожь в воздухе, когда Генри рядом с ним инстинктивно выпрямляет спину. Филипп прибыл в Кенсингтон две недели назад, чтобы извиниться перед Генри и Би за те годы, что прошли после смерти их отца, свои суровые слова, властность и постоянные придирки. За то, что под давлением своего положения и манипуляций королевы из дерганого угодника он превратился в жестокого, самодовольного придурка.
– Он поссорился с бабушкой, – рассказывает Генри Алексу по телефону. – Это единственная причина, по которой я верю хоть чему-то, о чем он говорил.
И все же родственников не выбирают. Алексу хочется врезать Филиппу каждый раз, когда он видит его идиотское лицо, но он часть семьи Генри, а не его, поэтому он не может себе этого позволить.
– Филипп, – холодно произносит Би. – Чему мы обязаны такой чести?
– У меня только что была встреча в Букингемском дворце, – отвечает Филипп. Смысл фразы висит в воздухе между ними. Встреча была с королевой, потому что он был единственным, кого она все еще желала видеть. – Хотел зайти и узнать, не могу ли чем-то помочь. – Он окидывает взглядом резиновые сапоги Би, а затем свои начищенные до блеска туфли. – Знаешь, ты не обязана здесь находиться… у нас полно людей, которые могут сделать за тебя всю грязную работу.
– Знаю, – надменно отвечает Би, как настоящая принцесса. – Я хочу здесь быть.
– Ну да, – произносит Филипп. – Конечно. Что ж, эм… Могу я чем-то помочь?
– Не думаю, Филипп.
