Первая полоса газеты сопровождается гигантской фотографией, на которой Алекс безо всяких сомнений узнает самого себя и Генри, целующихся на заднем сиденье машины возле кафе. Судя по всему, снимок был сделан с помощью объектива большой дальности через лобовое стекло автомобиля. Окна внедорожника были затонированы, но он забыл о чертовом лобовом стекле.
В нижней части страницы размещены две фотографии поменьше: одна из них сделана в лифте «Бикмана», вторая, рядом с ней, – на Уимблдоне. На ней Алекс шепчет что-то Генри на ухо, а тот улыбается своей мягкой, загадочной улыбкой.
Твою мать на хрен. Алекс просто по уши в дерьме. Генри просто по уши в дерьме. И, господи боже, кампания его матери по уши в дерьме, его политическая карьера по уши в дерьме. В ушах у Алекса все звенит, его едва не вырывает.
– Твою мать, – повторяет Алекс. – Мне нужен телефон. Я должен позвонить Генри…
– Обойдешься, – отрезает Захра. – Пока мы не знаем, как ваши письма всплыли наружу, мы уходим в режим радиомолчания, чтобы найти источник утечки.
– Найти… что? Генри в порядке?
Господи, Генри. Все, о чем он может думать, – это большие голубые глаза Генри, полные ужаса, его отрывистое и быстрое дыхание. Генри, который заперт в своей спальне в Кенсингтонском дворце и отчаянно одинок. Стиснув зубы, Алекс чувствует жжение в груди.
– Президент заседает прямо сейчас с таким количеством сотрудников Управления коммуникаций, которое мы только смогли вытащить из постели в три часа ночи, – говорит Захра, проигнорировав его вопрос. Телефон в ее руке, не прекращая, вибрирует. – Администрация вот-вот займет повышенный уровень готовности. Бога ради, надень что-нибудь.
Захра исчезает в шкафу Алекса, а он раскрывает газету на странице со статьей. Его сердце колотится как бешеное. Внутри еще больше фотографий. Алекс пробегает глазами всю статью, но все это чересчур даже для того, чтобы начать все осознавать.
На второй странице он видит их: напечатанные выдержки из писем. Одна из выдержек подписана: «Принц Генри – тайный поэт?» Цитата начинается со строчки, которую сам Алекс читал уже тысячу раз.
«Стоит ли мне говорить о том, что, когда мы далеко друг от друга, я вижу твое тело во сне…»
– Твою мать! – кричит он в третий раз, швыряя газету на пол. Эти слова предназначаются ему. Как же отвратительно видеть все это в паршивой газетенке. – Откуда, черт подери, они взяли все это?
– Ага, – кивает Захра. – Ты сам виноват в этом, грязный мальчишка. – Она швыряет в него белую рубашку и джинсы, и он вскакивает с кровати. Захра стойко протягивает ему руку, чтобы помочь Алексу устоять на ногах, когда он натягивает штаны, и, несмотря на все, он поражен всепоглощающей благодарностью за все, что она делает.
– Слушай, мне нужно как можно скорее поговорить с Генри. Я даже представить не могу… Боже, я должен с ним поговорить.
– Обувайся, мы спешим, – говорит Захра. – Сейчас главное – устранить нанесенный вред, о чувствах потом будем думать.
Алекс хватает пару кроссовок и едва успевает натянуть их, когда они несутся по направлению к Западному крылу. Его мозг изо всех сил пытается не отставать, прокручивая около пяти тысяч возможных вариантов, которыми все может закончиться, воображая, как Алекса на десяток лет отстраняют от участия в заседаниях конгресса, как с треском рушатся их рейтинги, Генри вычеркивают из списка наследников, а его мать проигрывает на повторных выборах в колеблющихся штатах. И все из-за него. Он так облажался, что даже не может решить, на кого ему злиться сильнее всего – на самого себя, репортеров Daily Mail, монархию или всю эту идиотскую страну.
Алекс почти врезается в спину Захры, когда она резко останавливается перед дверью.
Он распахивает ее, и в комнате моментально наступает тишина.
Его мать во главе стола, не сводя с него глаз, коротко бросает:
– Вон.
Поначалу Алекс думает, что она обращается к нему, но Эллен оглядывает сидящих за столом людей.
– Я неясно выразилась? Все вон, живо, – говорит она. – Я должна поговорить с сыном.
