Выйти из города Крушинскому и Глебу помогли трофейные маскировочные накидки. Вечером человек, накрытый светопреломляющей пленкой, практически невидим. Проходя рядом с татарскими постами, им приходилось соблюдать лишь полную тишину.
Наконец, обогнув озеро, они очутились в той части леса, куда татарские разъезды почти не заглядывали, страшась невидимой стены силового поля, окружавшего базу.
Только здесь они позволили себе сделать первый привал. Пользуясь небольшой карманной рацией, полученной от Фруста, Крушинский начал переговоры о месте встречи.
Глеб сидел молча, чувствуя, как внутри него поднимается волна черной ярости, похожей скорей на отчаяние от собственного бессилия — враги постепенно уничтожали все, чем он дорожил. Они лишили его даже последнего права оскорбленного воина — права на месть.
Манфрейм за стенами своего замка оставался практически не досягаем.
Полученной во время неудачного штурма информации для опытного воина было вполне достаточно, чтобы понять: любая попытка взять замок штурмом обречена на провал. Именно поэтому он оказался здесь, отказавшись даже от своего первоначального условия о месте встречи в самом Китеже. Информация о том, как попасть внутрь манфреймовского замка, стоила любого риска. В Китеже — особенно последние недели осады — ему казалось, что все между ним и Брониславой ушло в прошлое, что он окончательно забыл эту женщину и она стала для него совсем чужой. И лишь сейчас, когда ее вновь не стало рядом, он понял, как глубоко заблуждался.
В дополнение ко всем его бедам в небе кружились первые октябрьские снежинки, холодный ветер нес от озера густой туман, и он знал, что после настоящих заморозков, как только на болотах образуется прочная корка наледи, огромные полчища татарской конницы под предводительством самого Гирея подойдут к Китежу.
Он вспоминал свое первое прибытие в город, веселый перезвон колоколов, княжеский терем, где, казалось, навсегда поселилась бесшабашное веселье, и первое, по-настоящему поразившее его открытие — люди из той глубокой древности, в которой он очутился, практически ничем не отличались от его современников. Они так же любили, страдали, старались заботиться о собственном благополучии, хранили верность друзьям и иногда их предавали…
«Пожалуй, последнее здесь случается реже», — подумал он, наблюдая за Крушинским и вспоминая Васлава. Тут чувства выражены ярче, рельефнее, люди ведут себя проще, они более открыты.
В глубине души он понимал, что не так уж и справедлив в своих выводах, одно знал совершенно отчетливо: он не сможет допустить гибели этого мира, города, приютившего его и ставшего ему домом, и если придется вместе с ним погибнуть — ну что же, значит, такова его судьба…
Наконец Крушинский спрятал в карман свой крошечный аппарат и, недовольно поморщившись, сказал:
— Или арометянин слишком уж осторожен, или он заманивает нас в ловушку.
— Где именно он назначил встречу?
— У Оленьего болота. Ты по-прежнему согласен на его условия?
— В конце концов, город или лес — разница небольшая. Если он человек Манфрейма, засаду можно организовать где угодно. С тех пор, как вновь похитили Брониславу, у меня появилось такое ощущение, словно кто-то включил часовой детонатор. Дорога каждая секунда. В нашем положении привередничать не приходится. Будем встречаться там, где хочет Фруст.
— Тогда нам придется протопать восемнадцать километров к северу от этого места, — Крушинский уточнил расстояние, достав из своего планшета пластиковую карту местности.
— Это хорошее место. Я бы тоже его выбрал на месте Фруста — к нему можно подобраться только с одной стороны. Крутом непроходимые топи. Однажды я пытался пройти до Оленьего острова, но мне это не удалось.
— У меня есть карта, на которую нанесены даже звериные тропы. А что тебе понадобилось в местных болотах?
— Где-то в этом районе упал Меконг.
Вот и еще одна несправедливость — бесконечная череда уплотненных до предела событий лишила его возможности всерьез заняться попавшим в беду другом.
Конечно, Меконг всего лишь машина, но его механическому мозгу была свойственна преданность. Иногда Глеб замечал даже в точных и почти всегда безошибочных аналитических выводах машины скрытое чувство юмора.
