— От, барин, от же тебе спасибо, — шепнул Одноглазый. — А то я с утра исхожу похмельной лихоломкой, а хоть бы кто...
Целовальник по широченной стоечной доске толкнул в их сторону деревянную миску с кусками холодца, сильно мазаного хреном. Одноглазый в три глотка выхлебнул ковш водки, прямо ладонью, в два приёма опростал миску с холодцом. Тут же покраснел рожей, наклонился к Егорову и тишком шепнул:
— Ты, барин, окромя золота, моему хозяину ничего не предлагай. У него всё есть... Будет ему от тебя золото, будет тебе уважение...
— Повторишь? — осведомился у Одноглазого Егоров.
— Не, барин! Как можно! Я сейчас на службе! Караулю вот тебя. Нет, нельзя.
Но Егоров уже кивнул целовальнику и второй ковш водки, опять же с миской холодца, подъехал прямо под руки Одноглазого.
— Ладно, ещё по единой, и — всё!
* * *
А в «светлом углу», под иконостасом, купчина Провоторов, выпучив глаза, со страхом смотрел на скелетик ребёнка. Которому по смерти его и года не исполнилось. И скелетик тот полностью заливало золото, каждую косточку, будь то рёбрышко или мизинчик. Только там, где личико, светилась белая кость с дырками глазниц и ноздрей. Жуткое изделие...
И купчина всё крестился и крестился.
Потом прошептал:
— Зачем так?
Колька Шпора довольно ухмыльнулся, сказал:
— Не ведаю. Всё, что тут видишь золотого, взято нами из одного кургана на Ук Оке. И за тот курган, нами разваленный, гонялись инородцы за моей ватагой почти половину года. Еле ушли, а троих наших и оставили там. Но богатый же курган! Не всё мы там пошарпали! Не всё! Эх!
Купчина Провоторов врезал кулаком по столу:
— Я тебя вопрошаю: зачем кости-то невинного младенца золотом мазать?
— Скудова я знаю? — прошипел в лицо купцу Колька. — Иди за Енисей да сам у инородцев и спроси. То ему золото подай, то — зачем кости золотые?
Колька Шпора, конечно, знал, что у купчины Провоторова дети рождались. Да вот в таком же «золотом» возрасте и помирали. Четверо детей так померло, и купчина жену свою, Матрёну, за то и примучил. Померла баба перед прошлой ярмаркой. От побоев мужа пастушьим бичом и померла. Бывает. Неужели купец сейчас эти кости, что залиты чуть ли не двадцатью фунтами золота, себе не возьмёт? А ежели Провоторов не возьмёт, кому тогда нести золотого младенца? Дурак же, а! Выплавить надобно было золото с кости, кости выбросить, или прикопать у кладбищенской ограды. А золото с костей нести купцу. Да ведь времени не имелось. Позавчера только что пришли из бугровального набега, не отмылись как следует от могильного тлена, не отмолились, как положено... Когда тут плавить золото? Да и где? Прознают местные шишиги, значит, прознает губернатор Сибири, тогда самого Кольку в огонь посадят и у самого кости выплавят!
— Не хошь — не бери!
Колька Шпора принялся заталкивать золотой скелетик младенца в кожаный мешок.
Провоторов больно ухватил Кольку за руку, повернулся в сторону кабацкой стойки, крикнул:
— Эй, купец столичный! Подь-ка сюды!
Александр Дмитрии сделал скучное лицо, оттолкнул пьяную руку Одноглазого, и прошёл в «светлый угол». Увидел сначала стол, заваленный золотым да серебряным добром, увидел злую рожу атамана бугровщиков и смятое, почти плачущее лицо купчины Провоторова.
Представился:
— Александр Дмитрии Егоров, ваше степенство. Петербургский купец второй гильдии. Имею при себе рекомендательное письмо вашего исповедальника, святого отца Словцова Петра Андреевича. — Егоров вынул наружу письмо, протянул купцу. — Он, Пётр Андреевич, сейчас изволит быть в Валаамском монастыре для более христианского приближения своими молитвами к нашему Богу. Ну и для полного моления за процветание ваше в пределах сибирских. Чтите письмо!
— Обожди с письмом! — прохрипел купчина Провоторов. — Ты вот на это чудо глянь!
Он ухватился за золотую ножку скелета ребёнка, до половины уже упрятанного в кожаный кошель. И вытянул весь золотой скелетик наружу.
Колька Шпора отчётливо выругался сибирским каторжным словом.
— Это как мне понимать, а? — В голос говорил купчина Провоторов. — Предлагает мне этот вор кости младенца, залитые в золото! А младенец, по нашему христианскому обряду, есть лицо невинное, безгрешное! Его бы в землю схоронить, так нет — в золото его упрятали! Что делать мне, православному, ты скажи. Тем паче раз являешься ко мне от моего исповедника, Петра Андреевича Словцова!
