Гости, как понял Квиллер, в основном оказались дизайнерами. Все мужчины были красивы, большинство — молоды. Женщины выглядели далеко не так, но то, чего им недоставало по части красоты и молодости, они восполняли манерами и нарядами, У каждой была своя изюминка. Они осыпали Квиллера комплиментами: без умолку хвалили его за новый журнал, пышность его усов и аромат табака.
Беседа порхала с предмета на предмет, путешествия, мода, редкие вина, балет и сомнительные успехи других дизайнеров. Несколько раз, вызвав бурю негодования, прозвучало имя Жака Буланже.
Никто, как заметил Квиллер, не был расположен обсуждать ноябрьские выборы, призовое знамя страны на скачках или положение в Азии. И никого из гостей, очевидно, не встревожили новости об ограблении Тейта. Они попросту забавлялись тем, что такое возьми да приключись как раз с клиентом Дэвида.
Молодой человек утонченной наружности подошёл к Квиллеру и представился как Боб Орекс. У него было удлиненное аристократическое лицо с изломанными дугами бровей.
— Обычно, — признался он репортёру, — я не слежу за криминальными новостями, но моя семья знавала Тейтов, и потом — меня очаровала статья в сегодняшней газете. Я и понятия не имел, что Джорджи собрал такую коллекцию. Он и Сайни годами никого не принимали! Мама и Сайни в Швейцарии учились в одной школе, вы же знаете.
— Нет, я не знал.
— У семьи Сайни всегда было больше мозгов, чем влияния, — так мама говорит. Все они были учёные и архитекторы. Когда Сайни вышла за богатого американца, для них, пожалуй, это была удача. У Джорджа, по словам мамы, в те дни ещё были волосы.
— Как Тейты сколотили своё состояние? — спросил Квиллер.
— Довольно причудливым и милым способом. Дедушка Джорджа делал монету — чистую монету — на выделке кучерских кнутов. Но мама говорит, что у самого Джорджа никогда не было таланта к бизнесу. Дурачиться он, пожалуй, умел, но — ничего такого, что можно положить в банк.
— Тейт вкладывал всю душу в коллекцию нефриту — сказал Квиллер, — Мне очень не по себе из-за этого грабежа.
— Такое, — надменно сказал Орекс, — случается, когда нанимаешь прислугу по дешевке: Когда был в живых папа, мы всегда настаивали на дворецких-англичанах и горничных-ирландках. У моей семьи тогда водились деньги. Теперь мы выезжаем на наши связях. И я держу на Ривер-стрит лавочку, которая помогает мне отгонять от порога призрак нищеты.
— Я хотел бы как-нибудь вам позвонить, — сказал Квиллер. — Я ищу сюжет для своего журнала.
— Откровенно говоря, я сомневаюсь, что ваши читатели до меня дозрели. Я специализируюсь на Организованном Уродстве, а это искусство — не для толпы. Но что ж, пожалуй! Вы можете найти это занимательным.
— Кстати, кто такой Жак Буланже, о котором тут только что говорили?
— Буланже? — Брови у Орекса поднялись чуть повыше. — Он делает интерьеры семьям Даксбери, Пенниманов и всем другим старинным семействам с Тёплой Топи.
— Должно быть, он мастер своего дела.
— В нашем бизнесе, — сказал дизайнер, — успех не является показателем высокого качества… Чёрт возьми! Да у вас нечего выпить! Принести вам что-нибудь из бара?
Но Квиллера интересовал вовсе не бар, а буфет. Столы в буфетной были уставлены икрой, креветками, гренками с сыром на подогретых блюдах, маринованными грибами, фаршированными артишоками и пряными фрикадельками в укропном соусе. В третий раз загрузив свою тарелку, он заглянул на кухню и увидел большую духовку из нержавеющей стали, температуру которой поддерживал повар-японец. Заметив журналиста, повар кивнул ему, Квиллер ответил легким поклоном.
Тем временем в буфетную ввалился какой-то неуклюжий здоровяк с шишковатым лицом; склонившись над столом, он принялся швырять себе в рот лакомые кусочки, орошая их глотками виски с содовой.
— По нраву мне эти ребятишки дизайнеры эти — сказал он репортёру. — Они меня таскают на все свои вечеринки. Но вот как они зарабатывают на жизнь — это выше моего разумения. Они живут в мире снов. Сам я бизнесмен — около дюжины предприятий за год — и каждый вклад у меня окупается. Я не ищу шумных развлечений — в отличие от этих ребяток. Вы понимаете. Вы ведь из газеты, верно?
