И затем, вскоре после этого, все еще злился на свою собственную глупость и с большим количеством суеты, а не на самый слабый план, он ворвался в этот банк Вегаса, наклонился в клетку кассира и застрял в шестидюймовой бочке его сорока-пять в лицо девушки, и прежде чем он успел выговориться, эта злобная сука захлопнула латунные оконные ворота так сильно, что сломала два пальца правой рукой. С этого момента все было под гору, у охранника был холодный. Федералы подняли несколько отпечатков на работе поезда, а также на грузовике Форда и в сильной коробке, где он был небрежен. У них был он на обе работы, хотя он никогда не получал ни копейки от проклятого банкира, и он знал, что он будет делать время. Он сказал, что банкротство банка - это не его работа, но, правда, он взорвал это плохо. Внезапно он знал, что он стар. Старик, потерявший свое мастерство, и он предвидел медленный, запутанный конец своей жизни, заключенный в тюрьму своей собственной слабостью, заключенный в тюрьму страхом намного больше, чем он когда-либо знал или когда-либо хотел узнать. Захваченный смертностью, которая казалась, каждый день, приближаться к нему ближе и захватываться более тяжелой тьмой, сближением теней, нажимая на него гораздо более смертоносным, чем простой страх смерти, темной и страшной аурой которая, казалось, тянулась вниз от холодной бесконечности, достигая обнимания и владения им, чтобы мучительно и бесконечно пожирать его.
4
В короткой перспективе до Олимпии под заснеженным плечом горы Рейнир они вскоре обошли обширный и болотистый берег Нискалли Рич, где молочные коровы паслись жиром и довольствовались их пышными пастбищами. Среди высокой зеленой болотной травы на краю воды два лысых орла сражались над рыхлой рыбой, избивая друг друга сердитыми крыльями, разрывая между ними серебряное тело. Но когда Ли наблюдал за своей голодной и жестокой битвой, воздух внутри поезда, даже через закрытые окна, быстро забивал бумажные мельницы области, кислый запах, более суровый, чем гнилой лес, его густой выброс вскоре превращал землю, море и небо тусклое, тяжело серое, безликое и удручающее.
Но, может быть, подумал Ли, ему было бы лучше, если бы он мог, даже эти заграждения, связанные с загрязнением, где мельницы испортили землю, прежде чем он достиг сухой пустыни, бледных дюн, где единственная вода, которую он видел, была бы темной и вялой, где он пропустил каждое утро в притихших водах звука, стирающего на оборванном и лесистом берегу.
Теперь, внезапно, мир стал черным, когда они пробивались через туннель. Когда они появились, пассажиры вокруг него напрягались, чтобы увидеть Каскадные горы, возвышающиеся на востоке, заснеженные, яркие даже против седины. Только когда, дальше, искусственный туман поредел у земли, он мог видеть плотные городские здания Олимпии, а Олимпийский хребет поднимался на запад. В зеленых окрестных полях полдюжины орлов взлетели на пастбище, вернувшись на что-то мертвое, затем подняли и покинули группу; он наблюдал, как он поднимался на мощные крылья, чтобы исчезнуть в пасмурно выше, великая птица парила свободно, куда бы он ни захотел, его свободный полет заставил Ли хотеть сделать то же самое.
Заставило его задуматься, когда он добрался до Лос-Анджелеса, чтобы сменить поезда, если он тоже будет летать. Закончите поездку туда, взлетайте, где бы он ни выбрал, никогда не завершайте свой план условно-досрочного освобождения. Купите простыню, соберите комплект, прыгайте с грузом из города, никогда не появляйтесь в Блайт, забудьте работу, ожидающую его, остановите суставы под федералами.
Правильно. И вернитесь назад в сустав. Христос, это было бы глупо. Кроме того, он не будет делать это с другом. Джейку Эллсону пришлось много хлопотать, чтобы получить его от этой работы. Без этого он, возможно, не сделал бы условно-досрочного освобождения, мог бы закончить свой приговор прямо в Макнил.
Кажется, двадцать пять лет с тех пор, как он и Джейк потянули свой последний грабеж в поезде, и теперь Эллсон был женат, к женщине, которую они оба хотели, был решен на ответственной работе и имел двух взрослых девушек, Люцита, потому что Ли отвернулся от нее, потому что он был слишком диким, чтобы захотеть успокоиться. Но даже сейчас, когда он подумал о своей темной латинской красоте, жара начнет строить, и он задался вопросом, не остался ли он.
