Начал таять снег, побежали ручьи, в окна повеяло весною, на деревьях полопались почки, и леса окутались бледно-зеленой дымкой, свежая трава блестела под солнечными лучами, по небу непрерывно тянулись стаи птиц, возвращавшихся домой с зимовки, и раздавались разноголосые крики. Хрут взял за обыкновение всякий раз, когда у него выдавалось свободное время, отправляться гулять.
Неделю за неделей Гуннхильд наблюдала за любовником, ничего не говоря о его поведении. Ей это было ведомо с самого начала, думала она с ежедневно обостряющейся печалью, но она гнала эти мысли от себя. Тут действовало иное, не ее колдовство.
Если она слишком промедлит, то, что должно случиться, произойдет без ее участия. Такую утрату и позор она не сможет перенести.
Однажды она сидела рядом с Хрутом на возвышении. В комнате не было никого, кроме слуг. Те могли услышать ее слова и разболтать об услышанном, но нынче ей как раз требовались свидетели. Пусть никто и никогда не подумает, что она могла плакать или просить.
А Хрут глядел в огонь, даже не пригубив мед из кубка, который держал в руке. Снаружи гулял ветер и шипел дождь. Гуннхильд собрала всю свою волю.
— У тебя тяжело на сердце? — спросила она.
Он не оторвал взгляда от беспокойной пляски огня.
— Как говорят у нас: плохо поступает тот, кто ест хлеб, выросший на чужой земле.
— Ты хочешь возвратиться в Исландию?
Вот теперь он посмотрел на нее. Его лицо посветлело.
— Да!
Королева задержала дыхание, прежде чем задать следующий вопрос.
— У тебя там осталась женщина?
Она видела, что он весь напрягся.
— Нет, — ответил он словно через силу. — Никого нет.
На мгновение она почувствовала себя так, будто он дал ей пощечину. Его команда знала, и, следовательно, ей тоже было известно с самого начала, что он был обручен с достойной девой по имени Унн Мёрдардоттир. Свадьбу отложили на три года, которые он намеревался провести в заморских плаваниях. Гуннхильд хранила это знание про себя. Было бы понятно, если он стеснялся сказать ей об этом. Но сегодня, когда прошло меньше половины предусмотренного срока, он солгал. Не хотел раздражать женщину, которая была ему полезна? Или не желал поверять свои глубочайшие чаяния этой старой суке?
— Я очень сомневаюсь в этом, — холодно сказала она. После этого они говорили мало, он чувствовал себя очень неловко и скоро ушел. Она же почти не спала той ночью.
К утру она нашла в себе силы надеть подобающую маску. Хрут сказал, что пойдет к королю. Он, должно быть, ожидал начала сезона мореходства, а вчерашний разговор укрепил его намерение. Гуннхильд решила тоже отправиться в королевский зал.
Погода прояснилась. Солнечный свет, падавший в открытые двери, позолотил волосы исландца, когда тот вошел в помещение и обратился к королю:
— Доброе утро, мой господин.
— Что ты хочешь от меня теперь, Хрут? — спросил Харальд с улыбкой.
— Я пришел просить тебя, господин, чтобы ты отпустил меня в Исландию.
Король нахмурился.
— Разве будет тебе там больше чести, чем здесь? — резко спросил он.
— Вовсе нет, — смело ответил Хрут, — но каждый должен следовать тем путем, который отвела ему судьба.
— Это все равно что перетягивать канат с толстяком, крепко стоящим на ногах, — заметила Гуннхильд со своего места. — Позволь ему поступить так, как он хочет.
Харальду ничего не оставалось как согласиться. В конце концов, он знал, что Хрут никогда не намеревался остаться в Норвегии на всю жизнь. Королева тоже знала об этом, хорошо знала. Вот только не ожидала, что он уедет так скоро, и гнала мысли о такой возможности из головы.
Хрут поблагодарил короля и королеву и пообещал всегда восхвалять их доброту и щедрость.
— Я позабочусь о том, чтобы ты получил все припасы, какие тебе понадобятся для плавания, — сказала Гуннхильд. Кое-кто из окружающих удивленно взглянул на нее. После двух скудных урожаев подряд закрома отнюдь не ломились. Но возразить ей никто не решился.
«Он никогда не забудет», — сказала себе Гуннхильд.
А она, думала королева, ощущая в себе холод, пытавшийся прорваться сквозь крепко стиснутые зубы, она даст кое-что и той девке, которая так зажгла его сердце, нечто такое, что тоже навсегда останется в ее памяти.
