– А ты?
И все же она сделала еще одну попытку:
– Вот видишь, тут на визитке и адрес, и телефон. Ты позвони.
– Обязательно. – Но не было в ответе никакой гарантии и ни малейшего побуждения к действию.
– Нет, Миш, ты сделай. Тебе там помогут. Это лучший наркологический центр в Новосибирске. Сходи туда.
– Непременно.
– Обещаешь?
– Мамой клянусь.
– Зачем ты так? – Теперь презрения не было, осталось искреннее изумление неожиданной жестокостью. Нет, даже не по отношению к Дине, а к самому себе. Сердце Мишиной матери не выдержало еще его пребывания в московском изоляторе. Дина тогда сделала все, что могла, весь город на уши поставила, но свекровь умерла. А Мишу отпустили через два дня, хорошо хоть на похороны успел. Дина потом еще спрашивала себя, уехала бы она с мужем из Москвы, если бы его мама была жива-здорова? Возможно, не стала бы этого делать. Уверена была бы, что он справится сам. А когда увидела его: жалкого, уничтоженного, сгорбившегося, бросающего комья земли на крышку гроба, увидела выражение его лица: растерянное, разуверившееся во всех и вся, осознала, что не сможет не поехать с ним. Это не было бы непорядочностью, не было бы предательством, это стало бы убийством.
Убийцей Дина быть не хотела, потому и продолжала бегать с судочками в пропахшую болью, разрушенными надеждами и перегаром комнату, в которой уже давно не жила.
– Слушай, я вот газету купила. Здесь куча объявлений о работе. Я уверена, что если ты возьмешь себя в руки, то…
– Зачем?
– Что «зачем»?
– Зачем мне брать себя в руки? – Он подскочил к ней, выхватил газету и за считаные секунды порвал ее в мелкие клочья. – Какого лешего менять свой образ жизни, я тебя спрашиваю?! Может, мне жену надо кормить? Может, она без меня пропадет? Может, у нас детей семеро по лавкам, которых она родила, как обещала, а? Думаешь, я не помню этого: «Ну и черт с ней, со сценой, будем детей рожать»? Ни фига подобного! Одно дите у меня было, и то под землей давно, а мне от этого греха вовек не отмыться. Я, может, за эту смерть сейчас и расплачиваюсь. – Выкрикнув Дине в лицо этот горячий, безостановочный монолог, он рухнул на кровать, уткнувшись лицом в стену.
– Не говори ерунды! Даша заболела не по твоей вине. И казнить себя за это по меньшей мере глупо!
– А по большей? – Он снова резко вскочил. – Ну, говори!
– Миш, успокойся, пожалуйста. Надо выбираться как-то из ямы. Сам себя загнал и…
– Сам?
Дина почувствовала, как вспыхнули щеки, но все же договорила:
– …сам и выбраться должен.
Он больше не бесновался, не кричал и не плакал, не прыгал по комнате бешеным волком и не смотрел на жену раненым зверем. Смотрел изучающе, будто впервые видел, будто хотел разглядеть в ней то, чего раньше не замечал. Глаза его были изумленными, но спокойными, спокойным же оказался и тон, когда тихим и внятным голосом Миша произнес:
– Пошла вон.
И Дина пошла. Собрала и клочки газеты, и разбросанные по столу визитки всевозможных больниц и разных целителей, к которым рекомендовала ему обратиться, и миски с едой, словно боялась оставить ему лишнее и ненужное напоминание о себе. И только на пороге квартиры задержалась на секунду, обводя прощальным взглядом жилище, о потере которого не сожалела ни капли. Не было в ней ни жалости, ни сострадания, ни осознания собственной неправоты, одно лишь непонимание. Постояла в дверях, пожала плечами, пробормотав: «И чего ему не хватает?» – и исчезла, не задержавшись. А задержись еще на мгновение, она бы услышала ответ: такой простой, такой незатейливый, такой до смешного очевидный. Очевидный даже для соседки, которая и произнесла его, стоя на кухне у раковины:
– Любви…
Марк догнал Дину уже возле гримерки, сказал с наигранной обидой:
– Бегаешь – не угнаться.
– А зачем догоняешь?
– Хочу посмотреть на реакцию. – И он распахнул перед ней дверь.
Дина замерла в восхищении: комнату заполняли корзины цветов:
– Ты перестарался. В таком амбре отдыхать невозможно, есть риск задохнуться.
– Я тут совершено ни при чем. Это признание, Диночка. Тут кроме корзин еще и телеграммы. – Он подскочил к ее столику и взял внушительную пачку открыток. – Министр культуры, директор театра, главрежи других театров. Все поздравляют, желают и… – Он хитро примолк.
